Объяви о спектакле заранее, развесь афиши, начни продавать билеты. Первый сбор и пойдет на приспособления, посоветовала жена.
Странная ты женщина! Ведь и на афишу надо деньги. Ведь и афишу без денег не выпустят из типографии. Разве только лесничиха поможет? Вся надежда на лесничиху. В ней какого-то доброго гения нам судьба посылает. Приняла с распростертыми объятиями, накормила, напоила, в мыловаренный этот завод со мной съездила, обещала даже выхлопотать у хозяина завода позволение даром играть там. Завтра к тебе с визитом приедет.
Ну, вот ее и попроси, чтоб она за тебя поручилась. Боже мой! Неужели не поверят каких-нибудь два десятка досок в долг, два-три куска мебельного ситцу!
И поверят, так все-таки без наличных денег ничего не поделаешь. Надо хоть красненькую бумажку на руках иметь на мелкие расходы. Слушай, Таня, я заложу костюм Гамлета. Ведь все равно Гамлета нам здесь не играть.
А много ли тебе за него дадут? Пяти рублей не дадут.
Ну, как возможно не дать! Все-таки трико шелковое, плис, плащ из драдедама, шпага Я считаю, там черного плиса на пять-шесть фуражек можно выбрать.
Ты лучше знакомься скорей со здешними-то жителями. Знакомство все делает. Познакомишься сейчас и кредит. Тогда, может быть, и занять можно будет у кого-нибудь пятнадцать двадцать рублей.
Да где знакомиться-то? Ни клуба, ни какого-либо общественного места. Разве в трактире? Хорошо. Пойду сейчас в трактир.
Котомцев взял шляпу и хотел уходить, но остановился в дверях.
Вы ели что-нибудь сегодня? спросил он жену и свояченицу, молоденькую девушку лет восемнадцати, перешивавшую что-то у стола при свете лампы.
На пятиалтынный булок съели с чаем. Два раза самовар требовали, отвечала жена.
Ну, так я вам пришлю сейчас из трактира порцию селянки на сковородке. А я давеча у лесничихи ел. Ужасно радушная хозяйка. И маринованную рыбу на стол поставила, и ветчину, закуски разные, наливок полон стол. Ты знаешь, Суслов у ней в лоск напился, так что мы его и с собой не взяли, когда ездили смотреть мыловаренный завод.
Пьян, да практичен! Ведь вот о лесничихе он узнал, а не ты. А ты два дня живешь здесь, и не успел еще ни с кем познакомиться. Ужасно ты какой-то вялый и несообщительный, сказала жена.
Таня! Что за попреки! Я не нахален это верно, но где случится, в несообщительности меня обвинять нельзя.
А для успеха даже нужно нахальство, в особенности в нашем актерском мире. Только нахалы и пользуются успехом. Ну, ступай, ступай в трактир.
Котомцев вышел в коридор и спустился в трактир, находящийся при гостинице. Там, около буфета, за столиком, перед бутылкой водки и остовом какой-то жареной рыбы, сидели резонер Днепровский, коренастый и плотный человек с седой щетиной на голове и несколько бульдогообразным лицом, и простак Безымянцев, мужчина лет тридцати пяти, белобрысый, бесцветный, с рыбьими, как бы оловянными глазами. Одет он был в сапоги с высокими голенищами и в австрийскую серую куртку со стоячим воротником и с зеленой оторочкой. С ними сидел очень масленого, елейного вида рыжеватый, лысенький и подслеповатый бакенбардист средних лет, в клетчатой пиджачной парочке и синем галстуке.
А! Вот и наш директор! воскликнул Днепровский при входе Котомцева. Ну что, как наши дела?
Дела как сажа бела, но все-таки в воскресенье можно первый спектакль поставить, отвечал Котомцев.
Где? В мыловаренном храме славы?
Ах, уж и ты знаешь о здешнем мыловаренном храме?
Как же, как же О всем известился, съездил даже и в это мыловаренное обиталище Талии и Мельпомены. Вот новый благоприятель свез кивнул Днепровский на рыжеватого елейного господина. Позвольте вас познакомить. Здешний нотариус
Евлампий Петрович Буканин. Артист в душе подхватил елейный господин и протянул Котомцеву руку.
Отрекомендовался и Котомцев.
Директор-распорядитель нашей труппы, прибавил Днепровский. На него все наши надежды. В его руках будет и репертуарная часть, и денежная. Ну что ж, присаживайся к столу. Водка еще есть, но уж закуска в умалении.
А мы еще чего-нибудь спросим, откликнулся нотариус. Чего прикажете, господа, на закуску?
Да похлебать бы чего-нибудь, а то целый день в сухомятку проговорил Безымянцев.
Рыбной селянки прикажете?
Вот, вот Да хоть пару пирогов дутых на четверых.
Арефьич! Изобрази! крикнул нотариус буфетчику. Да подать сюда селедку.
Я, господа, водки пить не стану, сказал Котомцев.
Ну?! С чего же это так? Нельзя Для первого знакомства надо.
Надо, надо подхватили Днепровский и Безымянцев. Евлампий Петрович все равно что товарищ. Может быть, ему придется быть звеном нашей труппы. Актер ведь.
Я все, господа И актер-любитель, режиссер, чтобы за выходами следить, и суфлер, и кассир, и ламповщик. Куда хотите, туда меня и ткните. Рад поработать для вас и для искусства.
Храм-то искусства только уже очень плох, сказал Котомцев.
Э, что тут! Только бы сборы брать! махнул рукой Безымянцев. Мы под Петербургом, на даче играли раз даже в дровяном сарае, а публику на дворе под парусинный навес посадили. Быть бы только здорову да попасть в Царство Небесное, а помещение что!
Подали селедку. Нотариус разливал по рюмкам водку.
Приспособим вам этот мыловаренный завод для спектаклей, отлично приспособим. Вы уж положитесь на меня, говорил он. А теперь, господа, за ваш будущий успех!
Все взялись за рюмки.
IV
Позвольте Но что же вы думаете ставить для первого спектакля? спросил Котомцева нотариус.
Ох, уж и сам не знаю, что!
Котомцев запустил руку в волосы со лба, провел ее до затылка и стал чесать затылок.
А какие у вас больше пьесы любят: ковровые или полушубные? задал вопрос резонер Днепровский нотариусу.
То есть как это ковровые? недоумевал нотариус.
Ах да Ведь вы наших театральных терминов-то не знаете. Ковровыми пьесами называются пьесы с великосветскими действующими лицами, ну а полушубными пьесы из мужицкого и купеческого быта, пояснил Днепровский. Так вот, которые больше любят?
Как у нас могут что-нибудь любить, ежели в год бывает один-два любительских спектакля, а два года тому назад и никаких спектаклей не было. Спектакли у нас только лесничиха ввела, когда приехала к нам с мужем.
Тогда для такой публики ковровые пьесы, пожалуй, лучше, проговорил Днепровский.
Лучше Ты знаешь, что ковровые пьесы нам ставить нельзя, отвечал Котомцев.
Отчего? спросил Днепровский.
Отчего, отчего Странный вопрос! Послушайте, вы в душе артист, стало быть, и друг актеров Могу я говорить откровенно при вас? отнесся Котомцев к нотариусу.
Говори, говори Евлампий Петрович человек-рубаха, дал за него ответ Днепровский и хлопнул его по плечу.
Оттого, что наши дамы все перезаложились еще в Петербурге и приехали без костюмов. Ведь в будничных шерстяных и ситцевых платьях ковровые пьесы играть нельзя. Чудак! Еще спрашивает!
Моя жена два великолепных шелковых платья привезла похвастался Безымянцев.
Это твоя. Да и то врешь! А моя жена и моя свояченица сюда приехали ни с чем. Ты знаешь, мы все лето без ангажемента просидели. Ведь нужно было пить-есть, сказал Котомцев. Нет, уж придется на полушубных пьесах выезжать, да так, на водевильчиках.
Да полушубные пьесы для нашей публики и лучше, проговорил нотариус. У нас какая публика? Простой серый купец: дровяник, лесопромышленник, лавочник, хлебник. Кто овсом торгует, кто телят скупает, кто кабаки и трактиры держит. А что насчет вашей откровенности, прибавил он, то можете быть смело уверены, что я никогда не злоупотреблю вашей откровенностью. Смотрите на меня как на друга, на истинного друга, готового всем вам помочь и словом и делом.
Ну, спасибо.
Котомцев протянул нотариусу руку. Нотариус сделал елейное лицо, прищурился, наклонил голову набок, взял руку Котомцева в правую руку и потряс ее, прикрыв левой.