Я же сижу запершись, но вижу, какое удовольствие это сумасшедшая Лиза доставляет гардьену, соседям и прохожим.
Ну-с, ладно. Мы с Лёкой меняем квартиру. Скрываем от всех свой адрес и телефон. Я готовлю «бракоразводный процесс». Но получаю неожиданно письмо (как адрес-то, сволочи, узнали?) от месье Рени, сексопатолога.
Приглашает меня посетить его кабинет в такое-то время. Лёка говорит, что, хотя она никаких жалоб в мой адрес не высказывала, идти надо. И подозревает мою «законную».
Доктор Рени оказался рыжим, но арабских кровей. Вначале он меня внимательно изучал, особенно рассматривая почему-то моё левое ухо и волосы.
Затем выяснилась и суть приглашения.
«Месье, мне поступила жалоба от моей постоянной пациентки, мадемуазель, вернее, уже мадам Алоизы Буффет. Коротко суть жалобы состоит в том, что вы, месье, исполняете супружеские обязанности ненадлежащим образом. Или совсем их не выполняете. Что привело организм мадам Алоизы в состояние тахикардии, небывалого давления, неконтролируемого мочеиспускания.
Месье, дело серьёзное, ибо я должен дать мадам Буффет своё заключение, которое послужит основанием для открытия процесса против вас. Вам это нужно? Вот и я думаю нет. Поэтому ответьте мне правдиво на мои вопросы, а я подумаю, что можно сделать для примирения сторон.
Итак, скажите мне» далее он начал задавать мне такие вопросы, что волосы дыбом и уж на женщин точно смотреть не хочется.
Я же разозлился. Мне вся эта комедия начала надоедать, и я заявил, что развожусь и ни в какие обсуждения моих особенностей интимного свойства вступать не собираюсь.
И подал заявление о разводе. К этому моменту видеть друг друга мы уже не могли. Суд в первой инстанции отказал. А на все суды, на всех адвокатов нужны деньги. Где их взять!
Как ни странно, выручила меня Лиза. Вот пойми их, этих баб.
Кажется, судимся. Я ей говорю всё, что думаю о ней, её маме, её Париже. Плачу.
Кстати, деньги на процесс она мне передает от мамы доля напёрсточного бизнеса старушки и при этом заявляет, что никогда, что никогда, ни при каких условиях она мне, её дикому Бычку, согласия на развод не даст.
И показывает мне адрес моей мамы в Томске. Куда летом она собирается поехать.
* * *
Два месяца я, слава Богу, Лизу не видел. Но легче мне не было. Леокадия вдруг заявила мне, что нашла вариант фиктивного брака с французом и хочет меня с этим претендентом познакомить.
Час от часу не легче. Пока я уговаривал Лёку не торопиться и действовать только в тандеме, была получена открытка на моё имя от мамы из Томска.
Мама расхваливает Лизу, которая жила у неё два месяца. Научилась готовить пельмени и вообще стала поклонница сибирской кухни. Да не в этом же дело. А в том, что мама благословляет «наш брак» и просит на венчание приехать в Томск.
«Уж и отец Михаил так возрадовался, что и мочи нет. А ведь он тебя и крестил. Приезжай, сынок, a то какие мои годы».
Это был первый удар. Второй последовал от Леокадии.
Она заявила мне, что эта «фиктивная тягомотина» ей надоела. Что я, мол, никак не могу её разрешить, и она начинает действовать.
И тут же предъявляет мне результат действия французского мужчину неопределённых лет и ещё более неопределённой наружности.
Да и не в том дело, что был лыс. Меня обеспокоили его глаза. Они смотрели куда угодно, только не на собеседника.
Но я уж, как ты видишь, в «фиктивных аферах» стал опытен. Поэтому выяснил всё. И получил удовлетворительные ответы. Клиент был вдов. Возраста умеренного. Детей нет. Жильё имеется.
И дал согласие Леокадии этот «брак» заключить. Особенно и не волновался. Во-первых, мужик-то лядащий, а во-вторых, фиктивно ведь.
* * *
Прошло два года.
Я живу у своей Лизы в доме близ Парк-де-Со. Мама её скончалась, а моя живёт теперь с нами. Они с Лизкой лучшие подруги.
Леокадия живёт в Париже у своего «фиктивного» мужа, который неожиданно для меня стал вовсе не фиктивным. К тому же оказался владельцем небольшой фермочки в Нормандии, куда мы летом с моей Лизкой ездим на викенды. Поедая там свежие куриные яйца и биоморковку.
10.12.201109.03.2012
Марселька
Марсель, дама далеко за 80, проживающая в одном из буржуазных парижских пригородов, проснулась, как давно уже это с ней происходит, в четыре часа утра.
Она знала, что приблизительно до восьми часов утра ей не заснуть. Да особенно и не беспокоилась. Такая размеренная жизнь её вполне устраивает. В десять вечера Марсель начинала ужинать. Ежедневно это был ритуал, который, заведённый её покойным мужем, не менялся десятилетиями. Ужин происходил в большой зале, со свечами обязательно, с собакой пуделем по прозванию Гала, с зеленью и легко прожаренным бифштексом, с вином, конечно. Вино предпочтительно 2003 года, год тот выдался жарким и для виноделов просто подарок.
За ужином Марсель обычно то смотрела футбол, до которого была весьма охоча, то тихонько разговаривала с Галой, делая ей существенные замечания по поведению за текущий день, то рассказывала мужу, ушедшему в мир иной, как уже упоминалось, о проблемах, которые решать ей приходится одной. Ибо советоваться не с кем. Сёстры злые и противные. Уж отчего неизвестно. Адвокаты дерут деньги, и «чем больше, тем, естественно, для них лучше». Бескорыстного советника, увы, нет и нет. Приходится самой, а это ой как нелегко. Особенно после безмятежной жизни за прочной и обеспеченной спиной мужа. Но делать нечего. Французские женщины привыкли бороться с житейскими проблемами и делают это даже с определённой элегантностью. Вот и Марсель унынию не поддавалась. А пыталась разбирать огромное количество бумаг с требованием платить за газ, свет, гараж, квартиру, страховку, медицину, ещё одну квартиру, дом на побережье и тому подобное. И жаловалась за ночными ужинами мужу просто потому, что собеседников иных не было. А поговорить очень хотелось.
После ужина был отход ко сну, и в четыре утра начало лёгкой бессонницы.
Бессонницу тоже нужно чем-то занимать. Обычно она продолжала в темноте ночи давнишнюю и, она это прекрасно знала, безрезультатную борьбу с фискальными органами, кооперативными синдикатами, адвокатами, нотариусами и прочими организациями или иными членами сообщества, которые своей основной целью жизнедеятельности ставили содрать с Марсель как можно больше денег.
Но уже несколько последних лет ночные её бдения стали принимать иной характер.
Просыпалась она всё в те же четыре часа утра. Но уже всё реже и реже предавалась тяжёлым и унылым раздумьям о своей борьбе с фискальным государством, которое уж точно норовит её обобрать. И оставить доживать свой век в какой-нибудь богадельне, как это происходит со многими её подругами. Нет, нет и нет! Нужно бороться. Вот эти русские, например, не борются, и что? Сидят в нищете, да при таком богатстве. Марсель глубоко вздыхает и чему-то улыбается в ночи. И знает чему. В её монотонную, размеренную жизнь ворвались «эти русские», как их называют в округе досужие и любопытные француженки. Впрочем, как и все дамы любых национальностей, вероисповеданий и даже политических пристрастий.
А дело всё в том, что несколько лет назад в квартире двумя этажами ниже поселилась семья русских. «Эти русские» так их прозвали кумушки дома, обмениваясь впечатлениями о новых соседях. А в какой стране, любезный читатель, и в каком дворе это обсуждение не происходит? Вот то-то же.
Поначалу, конечно, все были насторожены. Каким бы ты равнодушным французом ни был, но уверен, отложилась в тебе информация об этой огромной, нелепой, зловещей и безалаберной стране. С её спутниками и ГУЛАГами, балетом и КГБ, кино и мафией и тому подобное.
Марсель же отличалась от кумушек двора тем, что читала Достоевского и рассказывала дамам, замирающим от ужаса, про братьев Карамазовых и про старуху-процентщицу, убиенную каким-то Раскольниковым. Кто же он такой, этот Раскольников, Марсель прояснить дамам не могла. Объясняла, что он навроде их французского Растиньяка.