Вы что крадетесь? Не иначе, озорство какое затеяли. Признавайтесь, сатанята.
Но мы не признавались, шли за ней, бранящейся, до кухни, и, когда она туда скрывалась, снова тихо уходили с глаз долой и бежали следить за Люшем.
И на второй день вечером, засев у хибары, где живут Люш с Филадельфией, мы увидели, как он вышел оттуда и направился к новому загону. Прокравшись за ним, услышали в потемках, как он поймал и вывел мула и поехал верхом прочь. Мы пустились следом, но когда выбежали на дорогу, то слышен был лишь замирающий топот копыт. А пробежали мы порядочный кусок, так что даже зычный клич Лувинии донесся до нас слабо, еле-еле. Мы постояли в звездном свете, глядя в даль дороги.
На Коринт ускакал, сказал я.
Вернулся он лишь через сутки, опять в потемках. А я и Ринго чередовались: один оставался у дома, другой наблюдал у дороги, чтобы Лувиния не надсаживалась в крике с утра до ночи, не видя нас обоих. А наступила уж ночь; Лувиния загнала нас было в спальню, но мы снова выскользнули из дому и крались мимо Джобиной хибары, как вдруг дверь ее отворилась вынырнувший из темноты Люш шагнул туда, в светлый проем. Люш возник совсем рядом, я почти бы рукой мог дотронуться, но он нас не заметил; на миг, внезапно, как бы повис в проеме двери на свету, точно из жести вырезанный силуэт бегущего, и нырнул в хибару, дверь черно захлопнулась мы так и застыли. А когда глянули в окошко, он стоял там у огня одежа изорвана, в грязи ему пришлось ведь прятаться в болотах и низах от патрулей, а на лице опять это хмельное выражение (хоть он и не выпил), точно он давно уже без сна и спать не хочет, а Джоби и Филадельфия подались лицами вперед, в отсветы огня, и смотрят на Люша, и рот у Филадельфии открыт, и то же у нее бессонное, хмельное выражение. И тут дверь открылась опять; это Лувиния. Как она шла за нами, мы не слышали, и встала, взявшись за дверной косяк и глядя на Люша с порога, а старую отцову шляпу снова не надела.
И, говоришь, освободят нас всех? сказала Филадельфия.
Да, сказал Люш, гордо откинув голову.
Тихо ты! шикнул Джоби, но Люш и не взглянул на него.
Да! сказал Люш еще громче. Генерал Шерман идет и все перед собой сметает и сделает свободным весь народ наш!
Лувиния в два быстрых шага подошла к нему и ладонью крепко хлопнула по голове.
Дурак ты черный! сказала она. По-твоему, на свете наберется столько янки, чтоб побили белых?
Мы пустились домой, не дожидаясь голоса Лувинии и опять не зная, что она следует за нами. Вбежали в кабинет, к бабушке она сидит у лампы с раскрытой на коленях Библией и глядит на нас поверх очков, нагнувши голову.
Они идут сюда! крикнул я. Идут освобождать нас!
Что, что? произнесла она.
Люш их видел! Они на дороге уже. Генерал Шерман идет всех нас делать свободными!
И смотрим ждем, за кем она прикажет нам бежать, чтобы ружье снял, за Джоби, как старшим, или же за Люшем, поскольку он их видел и знает, в кого стрелять. Но тут бабушка крикнула тоже голосом громким и звучным, как у Лувинии:
Это что такое, Баярд Сарторис! Почему ты еще не в постели?.. Лувиния! позвала она. Вошла Лувиния. Проводи детей в постель, и если только зашумят еще сегодня, то позволяю и прямо приказываю выпороть их обоих.
Мы тут же поднялись, легли. Но, лежа порознь, нельзя было переговариваться, потому что Лувиния поставила себе раскладную койку в коридоре. А лезть на кровать ко мне Ринго опасался, так что я лег к нему на тюфяк.
Нам надо будет стеречь дорогу, сказал я.
Ринго вздохнул, как всхлипнул.
Видно, больше некому, сказал он.
Ты боишься?
Да не очень, сказал он. Но лучше бы хозяин Джон был здесь.
Что ж делать, раз его нет, сказал я. Придется самим.
Два дня мы стерегли дорогу, затаясь в можжевеловой рощице. Время от времени Лувиния звала нас, но мы сказали ей, куда ходим и что, мол, устраиваем там новое поле битвы, и к тому же из кухни рощица видна. Там было тенисто, прохладно и тихо, и Ринго большей частью спал, и я тоже немного. И приснилось мне, будто гляжу на усадьбу нашу, и вдруг дом и конюшня, хибары, деревья исчезли, и место гладким стало и пустым, как наш буфет, и сумерки сгущаются, темнеют, и вот уже не сбоку я гляжу, а сам я там, в испуганной толпе движущихся крохотных фигурок, где отец, и бабушка, и Джоби, Лувиния, Люш, Филадельфия, Ринго, и тут Ринго словно поперхнулся, и я глянул на дорогу, просыпаясь, а там, посреди нее, встал на каурой лошади и смотрит в бинокль на наш дом северянин, янки.
А мы продолжаем лежать и глядеть на него. А зачем не знаю; ведь кто он такой, мы поняли сразу же; помню, у меня мелькнуло: «Выглядит как все люди»; потом мы с Ринго переглянулись ошалело и стали отползать с бугра вышло это у нас само собою, бессознательно, и вот уже бежим выгоном к дому, а когда перешли на бег, тоже не помню. Казалось, бежим и бежим нескончаемо, закинув голову, сжав кулаки, и добежали до забора наконец, кувырнулись через и вбежали в дом. Бабушки в кресле нет, а шитье рядом, на столе.
Быстрей! сказал я. Придвигай к камину!
Но Ринго застыл на месте, и глаза как блюдца; я подтащил кресло, вскочил и стал снимать ружье. Весу в нем фунтов пятнадцать, но не так еще вес, как длина несусветная; кончилось тем, что снял с крюков и вместе с ним и креслом загремел на пол. И услышали мы, как бабушка вскинулась наверху в постели и вскрикнула:
Кто там?
Быстрей! сказал я. Берись же!
Боюсь, сказал Ринго.
Что ты там, Баярд? донесся голос бабушки. Лувиния!
Вдвоем мы взялись за приклад и дуло, как берутся за бревно.
Или освобождаться хочешь? сказал я. Чтоб тебя свободным делали?
Мы бегом потащили ружье, как бревно. Пробежали рощицей, упали у опушки за куст жимолости и тут из-за поворота вышла эта лошадь. А больше мы уж ничего не слышали потому, быть может, что дышали шумно или что не ожидали больше ничего услышать. Мы и не глядели больше; были заняты тем, что взводили курок. Мы уже взводили его раньше раза два, когда бабушки в кабинете не было и Джоби входил, снимал ружье для проверки, для смены пистона. Ринго поставил ружье стоймя, я взялся повыше за ствол обеими руками, подтянулся, обхватил ложе ногами и сполз вниз, давя телом на курок, пока не щелкнуло. Так что глядеть нам было некогда; Ринго нагнулся, уперев руки в колени, подставляя спину под ружье, и выдохнул:
Стреляй сволочугу! Стреляй!
Мушка совпала с прорезью, и, закрывая от выстрела глаза, я успел увидеть, как янки вместе с лошадью застлало дымом. Грянуло, как гром, дыму сделалось, как на лесном пожаре, и ничего не вижу кроме, только лошадь ржанула, визгнула пронзительно, и ахнул Ринго:
Ой, Баярд! Да их целая армия!
4
Мы словно никак не могли достичь дома; он висел перед нами, как во сне, парил, медленно вырастая, но не приближаясь; Ринго несся за мной следом, постанывая от испуга, а позади, поодаль крики и топот копыт. Но наконец добежали; в дверях Лувиния, на этот раз в отцовой шляпе, рот открыт, но мы не останавливаемся. Вбежали в кабинет бабушка стоит у поднятого уже кресла, приложив руку к груди.
Мы застрелили его, бабушка! выкрикнул я. Мы застрелили сволочугу!
Что такое? смотрит на меня, лицо стало почти того же цвета, что и волосы, а поднятые выше лба очки блестят среди седин. Баярд Сарторис, что ты сказал?
Насмерть застрелили, бабушка! На въезде! Но там их вся армия, а мы не видели, и теперь они скачут за нами.
Она села, опустилась в кресло как подкошенная, держа руку у сердца. Но голос ее и теперь был внятен и четок:
Что это значит? Отвечай, Маренго! Что вы сделали?
Мы застрелили сволочугу, бабушка! сказал Ринго. Насмерть!
Тут вошла Лувиния рот все так же открыт, а лицо точно пеплом присыпали. Но и без этого, но и самим нам слышно, как на скаку оскальзываются в грязи подковы и один кто-то кричит: «Часть солдат за дом, на черный ход!» и они пронеслись в окне мимо в синих мундирах, с карабинами. А на крыльце топот сапог, звон шпор.