Милостивый боже на небе! простонал Уолт.
Любая община, где будут сопротивляться этому и другим приказам азиафриканцев, с огромными усилиями продолжал Джондоусон, даже если это сопротивление окажет один человек, будет подвергнута безжалостной бомбардировке, пока не будут разрушены все дома и не погибнут все жители. Но это еще не все.
Не все! Разве этого недостаточно?
Недостаточно, Норман? Губы седовласого мужчины искривились. Что бы они с нами ни делали, мы отказываемся принимать статус рабов, а они продолжат эксплуатацию нашей страны ради своих миллионов.
Да. В глазах Норманфентона появилось выражение ужаса. Но как? резко спросил он. Как они собираются это сделать, Джон?
Но Дикар видел, что Норманфентон уже догадался об ответе.
* * *
Как? сказал Джондоусон. Корабль за кораблем они будут привозить свои орды, чтобы завладеть Америкой. Район за районом будут они заселять наши города и сельскую местность чернолицыми и желтолицыми массами. Район за районом они будут очищать Америку от американцев, вытеснять наших мужчин, женщин и детей в голодные пустыни и на затопленные равнины Азии, в зараженными паразитами джунгли Африки, на сотрясаемые постоянными землетрясениями острова Тихого океана.
Вот какой выбор предлагают они людям Америки, прошептал Норманфентон. Вечное рабство или изгнание
Они будут сражаться, хрипло вмешался Нэт. Черт возьми, американцы не скот, как у них люди. Они никогда не сдадутся. Они будут сражаться, пока все не погибнут.
Скоро узнаем, тяжело сказал Джондоусон, будут они сражаться или нет. Хашамото дал им месяц для ответа, но
Радио неожиданно снова засвистело.
Тише! прошипел Джондоусон. Он внимательно слушал.
Остальные тоже слушали, хотя понимали услышанное не больше Дикара. В окна слышался шорох листьев. Девочки пели, работая на поляне. Мальчики принесли убитого стрелами оленя и довольно переговаривались. В окна ярко били пробивающиеся сквозь листву лучи солнца. Но в доме только тень и бледные лица и бесконечный тонкий писк радио.
Джонжоусон начал громко передавать, что сообщало ему радио.
Мои друзья по Тайной Сети, говорит Национальный первый, многие годы мы живем под постоянной, непрерывной угрозой смерти. Годами мы переносим трудности и страдания, на которые готовы идти люди только из любви к богу и к своей стране, которую они любят так же, как бога. Каждое утро в течение многих лет мы слушали список погибших.
Из-за их смерти, мои друзья, и потому, что мы жили со смертью, дух свободы не умер в Америке. Благодаря нашей работе азиафриканцам удалось победить лишь тела наших людей, но не их дух. Все эти годы сохранялось у наших угнетенных соотечественников стремление жить и бороться за свободу.
И поэтому, мои друзья из Тайной Сети, услышав этот ультиматум азиафриканцев, мы поняли, что прежде всего нам нужно решить, как на него отвечать. И если больше нет надежды на освобождение, наш долг призвать соотечественников избрать меньшее из зол, с которыми мы сталкиваемся.
Как ни ужасно вечно жить в рабстве, но все же не лучше ли жить на земле, где мы родились, чем быть изгнанными с нее? Такой вопрос я недавно задал вам, и вы все ответили на него. И вот результат.
* * *
Свист прекратился. Кто-то шумно вздохнул. Сердце Дикара колотилось о ребра, его ладони стали влажными от холодного пота.
Свист начался снова и снова прекратился. Джонстоун ничего не сказал.
Выкладывай! хрипло прорычал Нэт.
Голос в комнате словно не принадлежал Джондоусону.
Триста пятьдесят семь голосов. Все, за исключением двух, за то, чтобы сдаться.
Джондоусон сделал жест, словно отталкивал что-то от себя.
Уолт рассмеялся.
Они поступят, как говорит Тайная Сеть.
От его смеха Дикару стало холодно.
Это конец, джентльмены, сказал Уолт. Конец нашего военного совета.
Что ж, сказал Нэт, пожимая плечами. Думаю, нам очень повезло, что мы здесь на Горе. Детишки прожили здесь в безопасности много лет. У нас тоже может получиться.
Норманфентон не шевелился и ничего не говорил. Он больше не напоминал Дикару большой дуб на Поляне. Скорее походил на то дерево, что растет на вершине Горы, с которого молнии сорвали все ветки и листья, и оно стоит серое, лишившееся жизни.
Комок в горле, мешавший Дикару говорить, исчез.
Послушай, сказал он. Послушай, Джондоусон. Разве нам не сказали, что нужно сдаваться, потому что нет никакой надежды, не на что надеяться?
Джондоусон молча кивнул.
Но Может, он ошибается. Должно быть, ошибается. Эти люди, которые знают так много такого, о чем они даже не подозревает, они должны быть правы. О, неважно.
Говори, Дикар. Норманфентон как-то странно смотрел на него. Говори, что ты думаешь.
Я я просто думаю Если есть надежда Если бы мы могли им дать хоть какой-то повод для надежды
Если бы мы могли дать им повод для надежды, прошептал Норманфентон. Неожиданно он вскочил, глаза его блестели, лицо светилось. Ты прав. Ты чертовски прав, Дикар!
Он провернулся к Джондоусону, показал длинными руками на радио, и голос его снова звучал четко и громко. Передавай, Джон. Передавай по всей Сети, по всей Америке. Сообщи всем, что создается армия для борьбы с азиафриканцами, армия со знаменами.
Скажи им скажи, что первый удар будет нанесен завтра. Завтра ночью. Скажи им, что, если они будут слушать завтра, они услышат, как шагает армия, армия свободы
Джондоусон схватил круглую черную ручки маленького оранжево-красного стержня передатчика. Он начал быстро поднимать и опускать стержень. Полетели голубые искры, но они не казались ярче света на лице Джондоусона.
Армия со знаменами, негромко сказал Уолт.
Глава III. Поиск в Далёкой Земле
Но, Дикар! воскликнула Мэрили. Что ты можешь сделать за одну ночь такое большое, чтобы, услышав об этом, люди Далекой Земли снова обрели надежду?
Весь день Дикар провел с остальными в доме Джондоусона за разговорами и планированием, и у него не было возможности рассказать ей об этом.
Это должно быть что-то очень большое, продолжала она, больше, чем освобождение от азиафриканцев Норманфентона. Такое, что может сделать только армия. А нас мало, и у нас нет армии.
Дикар попросил Бессальтон освободить Мэрили от уборки и мытья посуды, и они пришли в свой маленький дом в лесу за местом для еды.
Да, мы не армия, ответил Дикар, прижимая к себе Мэрили. Они лежали на постели из сосновых веток, и он смотрел, как предвечерняя серость вползает в открытую дверь. Но мы планируем такое, что было бы трудно даже для армии.
Что? Голова Мэрили повернулась на его руке, на которой она лежала, ее теплое дыхание коснулось щеки Дикара, и запах ее дыхания был слаще и приятней запаха высыхающих сосновых иголок. Что вы планируете?
Я люблю тебя, Мэрили, сонно сказал Дикар. С каждым днем я люблю тебя все больше.
Дикар! Она сильно толкнула его в бок и заставила сесть. Глаза ее гневно сверкали, рот дрожал от гнева со смехом. Если ты не перестанешь меня дразнить, я я
Что ты? спросил Дикар, улыбаясь. Что ты сделаешь, Мэрили?
Я перестану тебя любить.
Нет. Он улыбнулся и положил свои большие руки на ее. Этого ты не сможешь сделать. Ты не перестанешь любить меня, а я тебя, пока ручьи стекают с Горы, а деревья тянутся к солнцу. Именно потому что они таковы, ручьи стекают вниз, а деревья тянутся вверх, и потому, что мы таковы, мы любим друг друга, Мэрили.
Ее глаза заполнились слезами, стали большими и испуганными.
Почему ты так говоришь? воскликнула она. Дикар! Почему ты так на меня смотришь? Будто уходишь, никогда не вернешься и боишься забыть, как я выгляжу.
Глупышка! ответил он, но продолжал все так же смотреть на нее. Я ночью ухожу туда, куда ты не сможешь со мной пойти, но утром вернусь.