И то, и другое.
А хлеба возьмете?
Да, все возьму.
Эта раздатчица приятная. Работает каждый день, то на третьем этаже, то у нас на втором. Глаза, как у коровы. Красивые и томные. Видно, что ей по жизни нелегко. Видно держит скотину. Все отходы уносит домой. Это правильно. Как-то ведь надо выживать на небольшую зарплату. Вот она и выживает.
Жалуется на дочь-подростка. Та жизни ей не дает. Как я говорю, очередная гиря на шее родителей.
Подростки пофигисты. Требуют от родных немерено. Так иди и работай. Нет, будут сидеть на шее родителей до смерти.
Вторая раздатчица более колоритная фигура. Видно, что втихаря выпивает. Это всегда заметно человеку, который присматривается. Я присмотрелась.
Она как-то одно утро перед началом раздачи еды начала со слов «помои».
Раздает нам еду и говорит:
Вы помои правильно выливайте. Не бросайте пластик.
Мы и не бросаем, говорю я.
Очень меня покоробило это слово «помои». Такое ощущение, что эти люди именно нас, онкобольных, считают помоями. Тех, кто лечится. Верно где-то сказали, что в нашей стране онкофобия, или как еще назвали, канкерофобия.
На следующий день эта раздатчица пришла с поврежденной рукой. Запястье в бинте. Оказывается ее укусила бешеная собака. Вот как-то так. Вот тебе и помои!!! Я, читатель, порадовалась. Не верно это, но смеялась я в радость!
8
Еда возымела на меня свое чудодейственное действо. Сознание осталось довольно. Никуда пока спешить не надо. Лежу. Рядом другая пациентка, из Вятских Полян, Кировская область РФ. Ума не приложу, как я оказалась в Храме Кибелы-Артемиды. Списала все на сон. Хотя эти тринадцать дней я не просто не спала. А так, урывками. Встаю в пять утра. Принимаю периндоприл, от давления, аторвастатин от холестерина, все, как кардиолог прописал, чтобы давление не скакало. Потом через часа полтора дексиметазон колет медсестра, а когда уж ем, принимаю омез. Все по плану.
Главбух сначала меня раздражала. Все татарское. Я и сама татарка генетически. Но по духу нет. Слишком в интеллигентной среде росла. Но родители мои из махровых татарских семей. Не были они интеллигентами, сами ими стали. Но, впрочем, не совсем стали пытались. Они люди приземленные. И я не в родителей. Вот этот русско-еврейский конгломерат, который был в нашем универе на мне очень сказался. Не ясно, что я есть такое. Но явно я явление наднациональное.
Хотя свой народ надо бы знать. А живя в Казани, я лет эдак двадцать пять открещивалась от этой татарской культуры.
Татары поселяне народ материальный, приземленный. Любят чистоту, порядок, как правило, это и хорошо. Обладают даром вязания, вышивания, кулинарии. Прагматичные. Бабушка моя такая была, хотя по характеру реальная сволочь.
Мать мне внушала, что я ни на что не имею права. Я только всем должна. Ну, училась я, отличница, пионерка, комсомолка. Начинающий филолог. Так и сковырнулась на почве идиотских иллюзий, не понимая, что такое материальная жизнь.
Но тоже обнаружился во мне талант татарский, талант вязания. Когда жили в Гулаге Соликамске (пришлось бежать с Кавказа), обвязала я всю свою маленькую семью дочь, мать, себя (шикарные пуловеры и даже вязаное пальтишко для маленькой дочери, беретки, шарфы, носки). Ведь в Перестройку купить было нечего, да и не на что.
Научилась готовить и неплохо. Так что татарские таланты при мне. А русско-еврейский вариант выскакивает в линии познания мира и науки.
9
Сон обуял меня.
Храм.
Жрица шла с подношениями. Она была невысокого роста. В те времена высокие были редкостью. Метр пяьтдесят сантиметров.
Мелкая, подумала я.
Но не грузная, фигура вроде ничего. Правда, все ее тело покрывал хитон и мантия. Хитон белый, мантия красная. Волосы были черными и вьющимися.
Симпотная, подумала я.
Лицо не было добрым. Похоже, здесь сыграл роль макияж. Брови подведены каким-то красителем, на щеках румяна, глаза, как у египтян синие тени, и как будто черным карандашом подвели веки. Что ж. Ниче так. И тогда была косметика, только натуральная. Так что человечество недалеко ушло.