— Сколько патетики.
Джина нахмурилась. Ну как можно разговаривать с такими родителями? И почему она вообще до сих пор живет на этом ранчо?
О, ей хотелось закричать. Как они могли так оскорбить ее? Неужели она была настолько жалкой и никчемной, что отец был вынужден покупать ей мужа?!
В ее голове стучало, грудь сжималась. Словно издалека доносился до нее голос матери. Но она уже думала о другом.
Как воспринял все это Адам? Что она скажет ему завтра, когда увидит его?
Но ведь Адам отказал ее отцу. Ом не согласился жениться на ней в обмен на землю, которая ему была так нужна. Почему же тогда он пригласил ее поужинать? Что это — жалкая подачка? Бедная маленькая Джина никогда не выйдет замуж, так почему же не побаловать ее хотя бы тарелочкой черепашьего супа и вечерней прогулкой?
Нет.
Адам не был склонен к подобным жестам. Он не казался ей таким уж мрачным, как Терезе, но в то же время вряд ли был способен отвлечься на что-нибудь ради других.
Тогда что же все это значило? Ее головная боль грозила перейти в настоящую мигрень.
— Ну и что теперь? — обратился Сэл к Джине. — Так и останешься в девках?
— Может, я позвоню Адаму и все объясню? — спросила Тереза.
— Ну уж нет! — воскликнула Джина. — Я что? Третий сорт?
— Да я только хотела помочь, — пробормотала Тереза. — Сказать ему, что твой отец был слегка не в своем уме.
— Я всегда в своем уме!
— Ну, это вопрос спорный, — усмехнулась Джина, и Сэл почувствовал, как краска медленно заливает его лицо.
— Я не хотел сделать тебе больно, дочка.
Сердце Джины оттаяло.
— Я знаю это, папа. Но, пожалуйста, оставь мою жизнь мне.
— Да, да, — устало согласился он.
Когда ее родители снова начали спорить, Джина вышла на улицу. Она пересекла двор и подошла к своему маленькому домику. Толкнув дверь, вошла внутрь. Там было тихо и пусто. Ни кошки. Ни канарейки. Большую часть времени она проводила с лошадьми и считала, что ни к чему держать еще какое-то животное дома.
У входа в комнату девушка остановилась. Скользнув взглядом по знакомым вещам, она словно увидела их в другом свете.
Здесь, как и в большом доме, висели фотографии. Кузены и кузины. Смеющиеся дети с их беззубыми улыбками. Короткие зарисовки дней, когда они развлекались в парке, катались на пони, ели огромный арбуз за кухонным столом с клетчатой скатертью. Были и яркие рисунки, подписанные маленькими художниками.
И игрушки. Одни стояли па кофейном столике. Другие, собранные в коробку, хранились под широким подоконником. Куклы в разноцветных платьицах и красные пожарные машины. Детские игры и книжки-раскраски.
Это был своего рода узор ее жизни. Так было. И так будет. Она навсегда останется милой тетушкой. И, без сомнения, закончит свои дни одинокой старой девой в доме с дюжиной котов.
Джина так ясно представила себе эту картину, что слезы выступили у нее на глазах. Ее дом не был ей домом. Это было место, где она спала. Место, где всегда будут бродить призраки детей, которые могли бы быть у нее.
Если только она чего-нибудь не предпримет.
То, чего никто не мог от нее ожидать.
И меньше всего Адам Кинг.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
К ужину с Адамом Кингом требовалось тщательно подготовиться.
Несколько раз повернувшись перед зеркалом, Джина оценила себя долгим критическим взглядом и осталась довольна. Черное платье заканчивалось сразу же над коленями. Пышная юбка, описывая круг, раскрывалась полусолнцем. Вырез лифа с узкими лямками был достаточно низким, чтобы дать понять, что спрятано под шелковой тканью. Блестящие длинные волосы спускались по ее спине пышным каскадом завитков, и новые босоножки на высоких каблуках добавляли ей еще лишних три дюйма.
— Прекрасно, — сказала она своему отражению. — Надеюсь, я с этим справлюсь. Все будет отлично. Я готова.
Ресторан, расположенный на самой вершине скалы, встретил их красиво подсвеченными деревьями по обе стороны парадного входа. Из больших окон, обращенных к океану, открывался захватывающий ночной вид с серебристой лунной дорожкой на темной глади. Внутри, на сводчатом потолке, словно звезды, мерцали маленькие лампочки, а фактура стен была такой, что почти полностью поглощала и этот едва уловимый свет.
Звон хрусталя и приглушенные разговоры окрашивали негромкие импровизации джазового трио. И в завершение картины каждый стол был украшен тонкой свечкой в высоком серебряном подсвечнике — две дюжины маленьких трепещущих огоньков создавали прямо-таки магический эффект.