А это уже почти стопроцентная ложь. Я не был добровольцем кто-то сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. Я слишком много знал. Либо мог согласиться на вмешательство в память, либо моя следующая смерть стала бы последней. По крайней мере, так значилось в письме на мертвой бумаге письме к самому себе, ждавшему у кровати, когда я очнулся в реабилитационном центре, сразу после того, как испил вод Леты, доставленных прямо в мозг ботами размером с молекулу с легкой руки хирургов-храмовников.
Я скалю зубы в улыбке, прикапывая полуправду в откровенной лжи.
И вот я прошел серьезную переподготовку и теперь не могу вспомнить, что к чему
чувствуя себя новым человеком, договорила она за меня с полуулыбкой.
Ага. Я смотрю на вторую пару ее рук. Не могу не подметить, как она сжимает и разжимает пальцы, словно заправская невротичка. Но я предпочел консервативный дизайн тела. Да, консервативного во мне до фига. Ныне я мужчина среднего роста, темноглазый, с уже проступающей черной щетиной ничем не улучшенный евразиец докосмической эры, в кожаном килте и конопляных сандалиях в тон. У меня осталось очень въедливое представление о себе, и я не собирался его отвергать. С ним слишком многое ассоциируется так что я бы не смог. Кстати, классные у тебя черепушки.
Кей улыбается:
Спасибо. И еще раз спасибо за то, что не задал стандартные вопросы.
Это какие же?
Ну, почему я так выгляжу, например.
Впервые за наш разговор я беру свой напиток и делаю глоток горькой холодной жидкости синего цвета.
Ты прожила столько же времени, сколько живет человеческая допотопная форма, среди ледяных упырей, и местный сброд куксится из-за того, что у тебя слишком много рук? Я покачал головой. Думаю, у тебя есть на то причины. И всё.
Она скрещивает обе пары конечностей в защитном жесте.
Я бы чувствовала себя обманщицей, имея облик Она смотрит куда-то поверх меня. В баре есть еще парни, несколько смазливо-кавайных девиц и некоторое количество киборгов, но большинство ортогуманоиды. Кей смотрит на даму с длинными светлыми волосами на одной стороне головы и короткими щетинками на другой, одетую в воздушную белую драпировку и пояс с мечом. Женщина громко ржет в ответ на слова одного из своих товарищей это берсерки ждут игроков. скажем, как у нее.
А ты когда-нибудь была ортогуманоидом?
До сих пор им остаюсь глубоко внутри.
Насколько я понял, она выходит на публику в ксеногуманоидном обличье, потому что стесняется. Я рассматриваю толчею берсерков и случайно встречаюсь взглядом с той блондинкой. Она смотрит на меня напряженно, затем показушно поворачивается ко мне спиной.
Этот бар здесь давно? спрашиваю я, а сам чувствую, как горят уши. Как эта фифа посмела так поступить со мной?
Около трех мегасекунд. Кей кивает компашке гуманоидов, вваливающейся в бар. Лучше не обращай на них особого внимания, это дуэлянты.
Я сам такой. Дуэли часть моей терапии.
Кей гримасничает.
Я в эти грязные игры не играю. Не фанатка боли.
И я не фанат, медленно замечаю я. Дело ведь не в этом. А в том, что амнезия часто ведет к фрустрации и смещенной агрессии, формализованный же и донельзя регламентированный контекст дуэли гарантирует, что она никого не заденет.
Где ты живешь? спросила она.
Все еще в Я подмечаю, что она быстро сменила тему. Все еще в клинике. Понимаешь, все, что у меня было Я стушевался. Мне не очень хочется все это тащить за собой. Я еще не понял, кем хочу быть в новой жизни, поэтому не вижу смысла волочь весь этот багаж.
Еще по одной? спрашивает Кей. Я угощаю.
С удовольствием.
Когда я спиной чую, как к нашему столу идет та блондинка из компашки берсерков, в голове звенит колокольчик. Я делаю вид, что не замечаю, но чувствую знакомое тепло в животе и напряжение в спине. Древние рефлексы и более чем один современный игровой код берут на себя управление: я незаметно выдвигаю меч из ножен. Думаю, я знаю, чего хочет блондинка, и буду счастлив ее порадовать. Она не единственная, кто здесь склонен к частым вспышкам убийственной ярости, которая не быстро утихнет. Терапевт посоветовал принять это и излить контора одобряет. Со временем ярость уляжется.
Но меня раздражают не только эффекты резекции памяти. Помимо прочего, я решил сбросить свой возраст. Однако, когда вам исполняется двадцать, разворачивается совершенно новый фронт гормонального шторма что заставляет меня бесконечно ходить по комнате, стоять в белом санитарном боксе и кромсать предплечья лезвиями просто чтобы с интересом наблюдать, как льется ярко-красная кровь. Да и секс приобретает навязчивую важность, о которой я почти забыл. Особенно трудно бороться с влечениями к сексу и насилию, когда просыпаешься истощенным, опустошенным, непомнящим, кем ты был раньше? Но во втором-третьем цикле омоложения все гораздо проще.
Знаешь, не оборачивайся, но знай, что кто-то вот-вот
Прежде чем я успеваю закончить фразу, блондинка склоняется над плечом Кей и плюет мне в лицо.
Требую сатисфакции. Ее голос похож на алмазное сверло.
Почему? бесстрастно спрашиваю я, хотя у меня уже колотится сердце. Я потираю щеку, чувствую нарастающий гнев, но сдерживаю его силой воли.
Просто по факту твоего существования.
У многих психов в фазе диссоциации, не прошедших курс реабилитации до конца, у которых разорванные пряди старой личности никак не заплетутся в новую, такое вот выражение лица: бессмысленная злоба на все вокруг, экзистенциальная ненависть часто направленная на хоть как-то сформированную самость, первой попавшуюся под руку в чуждом беспамятном мире. Гнев, расширяющий зрачки, вкупе с избыточной маскулинностью делают блондинку зрелищем устрашающим, первобытно-диким. Тем не менее ей хватает самоконтроля сперва пригласить на дуэль, а уже потом напасть.
Кей, застенчивая и гораздо более продвинутая в реабилитации, чем любой из нас, сидит в кресле, а блондинка смотрит на меня. И вот что меня раздражает светловолосая девушка не должна пугать посторонних. Может, я не так собран, как думаю?
В таком случае я медленно встаю, ни на мгновение не прерывая зрительный контакт, может, мы пойдем с этим в ремилитаризованную зону? До первой смерти?
Конечно, шипит она.
Я смотрю на Кей.
Было приятно с тобой поговорить. Повторишь мне заказ? Я скоро буду. Я прямо-таки чувствую ее взгляд на спине, когда следую за блондинкой к воротам, ведущим в Зону. А те прямо за стойкой.
Блондинка останавливается на пороге.
Давай, сначала ты, кивает она на ворота.
Вот еще! Тот, кто бросает вызов, ступает первым.
Она снова угрожающе смотрит на меня, очевидно, вся не своя от гнева, затем входит в Т-ворота, мигает и исчезает. Я потираю правую руку о кожаный килт, хватаю лезвие меча, вытаскиваю его и прыгаю в червоточину, соединяющую две эти точки.
Кодекс чести гласит, что бросающий вызов должен отойти от цели на приличных десять шагов, но блондинка в плохом настроении, и хорошо, что я обороняюсь и готов увернуться, потому что она уже наготове, желает вонзить меч мне в грудь или в живот прямо здесь.
Она быстра, безжалостна и совершенно незаинтересованна в соблюдении правил это хорошо, потому что у моего собственного экзистенциального гнева наконец есть выход и объект приложения. Ярость, охватившая меня после операции, ненависть к военным преступникам, которые заставляли меня злиться и подвергли живого человека, которым я был, обширному стиранию памяти даже не помню, какого я пола и роста, наконец обрели цель: блондинку с мечом, лучащуюся сосредоточенностью и зеркальным отражением моего неистовства.
Эта часть ремилитаризованной зоны выполнена в виде полуразрушенного города древней Земли постъядерная бетонная пустыня с руинами и странной растительностью, которая пробилась поверх памятников завоевателям и сгоревших остовов колесных авто. Мы, вполне возможно, единственные разумные существа здесь брошенные на планету, где ни одна живая душа не обитает. И в этом одиночестве нам суждено преодолевать горе и ярость, что остались после операции.