Во всяком случае, примерно так думала я, когда прямо передо мной за окном вдруг возник какой-то мужчина без шляпы и постучал по стеклу.
Сердце у меня так и подскочило: это был Тинкер Грей.
Кончики ушей у него были красными, как у эльфа, а на лице сияла такая улыбка, словно он поймал меня на месте преступления. Он сразу же начал что-то с энтузиазмом говорить, но из-за стекла ничего не было слышно, и я помахала ему, приглашая зайти внутрь.
Значит, это оно и есть? спросил он, протискиваясь в мой «кабинет».
Что оно?
То самое место, куда ты идешь, когда хочешь побыть одна!
О нет, рассмеялась я. Не совсем.
Он прищелкнул пальцами в притворном разочаровании и объявил, что умирает с голоду. Затем огляделся с неким, не имеющим ни малейших оснований, восторгом, взял в руки меню и целые четыре секунды его изучал. Он пребывал в том непоколебимо прекрасном расположении духа, как если бы нашел на земле стодолларовую банкноту и еще только собирался рассказать об этом первому встречному.
Когда появилась официантка, я заказала БСТ[41], но Тинкер, решив устремиться в глубь неразведанной территории, потребовал «авторский» сэндвич имени самого Макса, обозначенный в меню как «нечто несравненное» и почти легендарное. Когда Тинкер спросил, пробовала ли я когда-нибудь такой сэндвич, я сказала, что мне его описание всегда казалось изобилующим определениями, но недостаточно предметным.
Значит, ты работаешь где-то неподалеку? спросил он, когда официантка отошла от нашего стола.
Нет, но пройти нужно совсем немного.
По-моему, Ив говорила, что это какая-то юридическая контора?
Верно. Это старинная фирма с Уолл-стрит.
Тебе там нравится?
Скучновато, что, по-моему, вполне предсказуемо, исходя из специфики фирмы.
Тинкер улыбнулся.
Твоя речь тоже изобилует определениями и недостаточно предметна (см. выше, Тинкер «зеркалит» Кэтрин).
Эмили Пост[42] считает, что рассказывать о себе не слишком-то вежливо.
Я уверен, что мисс Пост совершенно права, но большинство американцев ее предостережение почему-то не останавливает.
Фортуна покровительствует смелым фирменный сэндвич имени Макса представлял собой поджаренный на решетке сыр, в который был завернут ломтик говяжьей солонины и салат из нашинкованной капусты. Тинкер управился с ним за десять минут, и место сэндвича тут же занял ломтик чизкейка.
Какое прекрасное место! уже, наверное, в пятый раз восхитился Тинкер.
Ну, теперь расскажи ты, как это быть банкиром? На что это похоже? спросила я, глядя, как он уписывает свой десерт.
Он признался, что считает себя пока еще начинающим, так что про его работу вряд ли можно спросить: «Как быть банкиром?» На самом деле он занимается, скорее, брокерской деятельностью. Его банк обслуживает группу состоятельных семейств, имеющих крупные доли дохода в частных компаниях, контролирующих все от сталелитейных предприятий до серебряных рудников, и когда этим семьям требуются наличные или же они хотят от чего-то избавиться, именно он оформляет все сделки или подыскивает для них подходящих покупателей, стараясь действовать максимально осторожно.
Я бы с удовольствием купила у тебя любой подходящий серебряный рудник, сказала я, вытаскивая сигарету.
Хорошо, в следующий раз ты будешь первой, кому я позвоню.
Тинкер потянулся через стол, чтобы дать мне прикурить, а потом положил зажигалку на стол рядом со своей тарелкой. Выдыхая дым, я указала на нее сигаретой.
Ну а что за история связана с этой зажигалкой?
А он, похоже, немного смутился. Ты гравировку имеешь в виду?
Он взял зажигалку и некоторое время ее изучал. Потом сказал:
Я купил ее, когда впервые получил по-настоящему приличную зарплату. Понимаешь, я как бы сам себе подарок сделал. Такая солидная золотая зажигалка, да еще и с моими инициалами!
Он с печальной улыбкой покачал головой.
Когда мой брат ее увидел, он чуть со свету меня не сжил. Ему страшно не понравилось, что она золотая и что на ней монограмма. Но больше всего он всегда злился из-за моей работы. Когда мы с ним встречались в Гринвич-Виллидж, чтобы выпить пива, он сразу принимался ругать банкиров, Уолл-стрит и меня заодно; особенно он пинал меня за мое желание путешествовать по всему свету, а я его уверял, что непременно сделаю это. В конце концов как-то вечером он схватил мою зажигалку, выбежал на улицу и заставил какого-то лоточника дополнить мои инициалы неким постскриптумом.
Это чтоб ты помнил каждый день, когда тебе довелось дать девушке прикурить?
Да, что-то вроде того.
А мне твоя работа вовсе не кажется такой ужасной.
Нет, согласился он, она вовсе не плохая. Просто
Тинкер довольно долго смотрел в окно на Бродвей, собираясь с мыслями.
Помнится, у Марка Твена есть история об одном старике, который водил баржу что-то вроде парома, на котором люди переправлялись с одного берега реки на другой.
Это из «Жизни на Миссисипи»?
Не знаю. Возможно. Так вот Марк Твен подсчитал, что за тридцать с лишним лет этот человек, работая перевозчиком и без конца пересекая реку, проделал путь в двадцать раз длиннее самой Миссисипи, но при этом ни разу не выехал за пределы своего округа.
Тинкер улыбнулся и покачал головой.
И порой я себя чувствую этим стариком. Словно одна половина моих клиентов собирается в путешествие на Аляску, а вторая в Эверглейдс[43], и лишь один я продолжаю возить людей с одного берега на другой.
Налить еще? спросила официантка, подходя к нам с кофейником в руках.
Тинкер вопросительно посмотрел на меня.
У нас, девушек из «Куиггин и Хейл», на ланч было отведено сорок пять минут, но я предпочитала возвращаться к своей пишущей машинке на несколько минут раньше. Если я уйду прямо сейчас, то еще вполне успею до конца перерыва. Можно поблагодарить Тинкера за ланч, рысцой добежать до нашего здания и запрыгнуть в лифт, идущий на шестнадцатый этаж. Интересно, каким может быть приемлемое опоздание для девушки, которая всегда оказывалась на рабочем месте вовремя? Пять минут? Десять? Пятнадцать если у нее, скажем, сломается каблук?
Конечно, сказала я официантке, и та наполнила наши чашки, после чего мы оба с явным облегчением откинулись на спинки стульев, стукнувшись при этом коленями в «отдельном кабинете» было все-таки тесновато. Тинкер налил себе в кофе сливок и принялся их размешивать. Он все мешал, мешал, мешал, и все это время мы оба молчали. Потом я сказала:
Это церкви.
Он несколько растерянно посмотрел на меня.
Что это?
Церкви. Именно туда я хожу, когда хочу побыть одна.
Он снова выпрямился.
Ты посещаешь церкви?
Я указала в окно на церковь Троицы. Более полувека ее шпиль был самой высокой точкой на Манхэттене, а для моряков служил чем-то вроде гостеприимного маяка. А теперь, чтобы как следует рассмотреть эту церковь, приходилось устраиваться в кафе на противоположной стороне улицы.
Вот это да! Тинкер был явно удивлен.
Странно, почему это тебя так удивляет.
Не то чтобы удивляет Просто мне казалось, что ты человек не слишком религиозный.
Нет, не слишком. Так я и в церковь хожу не тогда, когда там идет служба, а когда там почти никого нет.
Именно в церковь Троицы?
И в любую другую тоже. Но вообще-то я предпочитаю старые и большие, вроде Святого Патрика или Святого Михаила.
По-моему, я один раз был в церкви Святого Варфоломея на венчании. А больше, пожалуй, нигде. Мимо церкви Троицы я, должно быть, тысячу раз проходил, а внутрь ни разу даже не заглядывал.
Вот это и впрямь удивительно. Между прочим, в два часа дня в этих церквах нет ни души. Они стоят совершенно пустые сплошной резной камень, красное дерево и витражи. То есть они, конечно, в какие-то моменты жизни отнюдь не пустовали. Там наверняка было полно тех, кто пережил все эти беды. У исповедален, наверно, целые очереди выстраивались. А во время венчаний в боковых нефах и в приделе девочки рассыпали лепестки цветов