Андрей вместе с братом, Машкой и Наташкой прыгали от радости на диване, каждый болея именно за своего папу.
Сколько же счастья тогда было и задора! И неудачный прыжок, после которого Машка разбила стакан со смородинным компотом, только усилил накал страстей, хотя тетя Надя эмоционально вспомнила чью-то там мать.
Сонь, у тебя родители в детстве на Новый год конкурсы устраивали? спросил он, откусывая брускетту.
Жена, не отрывая глаз от присутствующих, пробубнила:
О, смотри, сам Смирнов тут, затем она будто опомнилась и ответила: Новый год я чаще всего справляла у дедушки с бабушкой, потому что родители куда-нибудь уезжали, например, однажды рванули вдвоем в Москву, оставив меня в очередной раз в деревне, поэтому я мечтала вот так красиво встречать этот праздник в самом лучшем платье, а не уныло сидеть со стариками, вспоминающими, как тысячу лет назад они были бодры и веселы.
Почему ты так грубо, Сонь? Везде своя прелесть. Мне вот не надо этого пафоса, честно, хотя я могу себе позволить, как там эту лакшэри лайф. А я вот помню, как любил приезжать к дедуле с бабушкой. Мы с ними на широченных лыжах по снегу ходили в лес, а им было тогда лет по семьдесят, и после таких походов обязательно была баня, Андрей закатил глаза, не обратив внимания, что жена погружена в сканирование только что пришедших гостей. Сонь, помню, как сейчас, сижу в бане красный, как «Феррари», о котором ты мне непрозрачно намекаешь, сижу, и кажется, что от жары плавится даже мозг. Я весь в поту, как стекло в капельки воды во время сильного дождя, и дедуля заносит таз, а в нем с горой снег, и он начинает им меня растирать. А от снега, понимаешь, не холодно, от него вообще не холодно.
От чего не холодно? переспросила Соня, которая, будто весенняя муха, проснулась от спячки, и начала слушать мужа.
От снега, солнышко, не холодно. От снега, если этот снег в руках того, кому ты дорог и важен.
Андрей, опять ты начинаешь, верно? Почему ты мыслишь этими категориями и не хочешь понять, что прошлого уже нет? Ты тянешь свою душу туда, куда не надо. Живи настоящим. Доверься Вселенной, и она услышит.
Доверился уже, недовольно буркнул он в ответ, запихнув последний кусок брускетты в рот, затем вздохнул и решил все-таки закончить начатое. А еще дедуля перед Новым годом всегда свинью колол, чтобы на стол бабушка свежину сделала, а мне ухо давали жевать. Ты только представь, лампой опалят, осмолят, это когда тушу одеялами накроют, чтоб шкура мягкой стала.
После этих слов Соня округлила неистово глаза, пытаясь не пускать в свой мир рассказы об убийствах свиней, но муж продолжал:
И вот дед для меня ухо отрежет и прям на морозе жевать дает. М-м-м, вкусно!
Фу-фу! Зачем ты это сказал? Я теперь есть не смогу весь вечер. Ты это специально, да? Чтобы мне отомстить за это все? Фу! Закрыли тему.
Соня встала и медленно пошла по залу, то и дело улыбаясь одним приглашенным и обнимаясь с другими, ее пайетки на длинном красном платье отливали серебром под светом ламп. Она шла, излучая уверенность в том, что не сомневается в выбранном пути, чего нельзя было сказать об Андрее, который, оставшись один за столом, решил съесть еще и риет жены.
Он жевал бутерброд, вспоминая хруст свиного уха, а еще как мама на праздничный стол непременно делала бутерброды со шпротами и как у него была миссия натирать поджаренные на скороде куски хлеба долькой чеснока, предварительно состругав ножом, подгоревшие части.
Эх, тяжело вздохнул Андрей, мысленно добавив: «Вкусные были, не то, что этот риет».
Хотя брускетта была приготовлена бесподобно: таяла во рту, но не было в ней теплоты, «показушность» только.
Точно, брускетта это прям бутерброд без души, будто женщина, которая вроде говорит о гармонии к себе и миру, стремясь к совершенству, а на деле теряет себя в погоне за ныне модным. Вот таким и была эта самая вкусная брускетта с риетом, но Андрею так хотелось шпрот.
Вернулась Соня, сказав счастливо, что скоро к ним подсядет сам Смирнов с женой.
Солнышко, давай бутерброды сделаем со шпротами на завтра? И чтоб майонез такой кислый-кислый, что аж уксусом отдает, а?
А ухо свиньи не надо? Андрей, я уже заказала сырную тарелку и куропаток, забыл? Я и так пошла тебе на компромисс, согласившись справлять Новый год дома вдвоем.
Громко заиграла ритмичная музыка, и на сцену вышли девушки в купальниках, расписанных стразами. Перья, прикрепленные сзади на пояс, качались в такт движениям упругих полуобнаженных ягодиц, и смазливые девушки лихо отплясывали, несмотря на высоченные каблуки.
Глядя на них, Андрей подавился от смеха глотком вина, оно полилось у него через нос, и Соня опять нервно затрясла головой.
Все хорошо, зай, я вспомнил просто, как мама упала на тетю Надю со стула, Андрей снова закатился со смеха, не обращая внимания на дико округленные глаза жены, боявшейся нарушить правила этикета.
Он смеялся, вспоминая, как десятилетним пацаном никак не мог понять, почему его мама с подругой так задорно танцуют несмотря на то, что, как ему казалось, уже довольно немолоды. Маме тогда было тридцать четыре возраст уже солидный, а они забрались вдвоем на табуретку, пока мужья пели «Ат-каза-а-а-ла мне два раза, не ха-а-чу сказала ты», забрались и стали танцевать, будто не старые.
«Боже мой! Маме ведь тогда было всего тридцать четыре, меньше, чем мне сейчас, а у нее уже я был и Косте было двенадцать, заговорил Андрей снова сам с собою в мыслях, перевел глаза на жену, такую изящную и красивую. А у нас с Соней пока только планы, планы, планы. Сначала планы стать визажистом, потом визуализатором пространства, так вроде, называлось обучение, которое он оплатил. А теперь жена планировала стать крутым астрологом.
Ну и не ной! заспорил Андрей сам с собой. Сам женился, сам оплачиваешь все. Что, не видишь, что ли, детей нет, ведь у жены-то Огнеша подтирает ретроградный зад Меркурию, то коридор затмений от прежней кармы отмыть надо.
Ну и загнул я! Смешно! Зад Меркурию подтирает! Может, рассказать ей шутку? Нет, не буду, обидится еще, улыбался Андрей, поэтому вслух произнес: Солнышко, тебе еще шампанского подлить?
Давай. Тебе здесь не нравится, да?
Да, я говорил, что не хочу сюда идти. Я тут лишний, мысли у меня такие, мягко говоря, недобрые.
Так ты расслабься, сейчас должен жонглер выступать. Все хорошо, будь в мо-мен-те, до-ро-гой.
Хорошо-хорошо, буду. Но, знаешь, Сонь, мишуры много, это бывает на елку навешают-навешают много игрушек, гирлянд, дождик, и веток зеленках с иголками становится вообще не видно, вот и мне сейчас так. Сути происходящего, так сказать, не пониманию.
Но жена его не дослушала, кто-то прислал ей смешное видео, и она стала показывать Андрею, как кот в новогоднем колпаке мяукает в такт песни «Jingle bells, jingle bells».
Он посмотрел без интереса, отпил еще розового вина, подумав, что пора расслабиться и сменить напиток.
И в ожидании коньяка сидел с улыбкой, которую Соня приняла, как знак того, что муж наконец-то смог «вписаться» атмосферу красивого новогоднего праздника, а Андрей на самом деле вспоминал, как отец слегонца пнул под зад рудого кота Борьку, и тот пролетел полкомнаты, сев на подвязанный поясом от старого бабушкина халата алоэ, украшенный новогодними шарами.
А пнул оттого, что кот, играя с мишурой, испортил семейное фото на диване. Пнул, «потому что купили пленку всего на двенадцать, Кать, кадров, а тут эта скотина лезет. Кому сдалось фото с рожей кота, а?»
Андрей улыбался, вспоминая, как потом отец успокоился, пошел мириться с котом, предлагая колбасу из «Оливье», и как они снова после примирения стали фотографировались все вместе на диване у ковра, как мама говорила: «Так все молчим, не разговариваем, а то на фотке рты будут перекошены». И именно у нее там открыт рот. Вспоминал, как в итоге на фото, которое распечатали и поставили в рамку, смотрят мама, брат, он и папа с котом в обнимку.