Счет один-два в пользу казаков тотчас изменила кулеврина. Снаряд угодил в следующую чайку и разнёс нос, сбросив в воду четырёх черноморских пиратов. Двое отчаянно барахтались, хватаясь за обломки досок, ещё двое безжизненно распластались на волнах.
И снова залп турецких мушкетов и беспорядочная пальба казаков. Каждый меткий выстрел с чаек галерные рабы встречали восторженными криками. Уже пять мёртвых турок лежали на палубе. Их соратники перерубили абордажные верёвки с крюками, но тут же вновь взлетели в воздух железные когти. Турок с исполосованным лицом выл и метался, мешая стрелкам прицеливаться. Кто-то в сердцах рубанул его саблей. Опять залп! Ещё три казака повалились один в воду, двое на дно судна. Беспорядочные выстрелы ручниц и ещё один раненый турок сполз, цепляясь за фальшборт, другою рукой прикрывая глубокую рану в боку. Грянула кулеврина и снесла парус на чайке.
Поднять вёсла! раздалась команда Мехмеда. Но рабы впервые не исполнили приказание. Словно соломка, захрустели лопасти вёсел под напором налетевших на них чаек. Начальник гребцов в ужасе схватился за голову. Со злорадным гоготом рабы побросали обломки вёсел. Взлетели плети. Кто-то, изловчившись, ткнул веслом в морду надсмотрщика, другой, каким-то образом освободившись от оков, схватил рукою плеть и резко дёрнул на себя. Мучитель, не устояв на ногах, упал, выронил плеть и недавний раб принялся остервенело хлестать ею по спине, голове, ягодицам, бёдрам угнетателя.
И вот почти одновременно четыре чайки приблизились к борту вплотную. Выхватывая из ножен сабли, стреляя куда попало, казаки ринулись на галеру. Надсмотрщики бросились на выручку солдатам, хватаясь за ятаганы; иные размахивали бичами, стегая на бегу и своих, и врагов. Турки отбивались отчаянно. Некоторых казаков им удалось столкнуть в море. Товарищи, оставшиеся на чайках, протягивали им ножны сабель, копья, доски, руки, помогая выбраться из захлёстывающих волн. А на борту началась дьявольская мясорубка.
В последний раз громыхнула кулеврина, разнеся в щепки последнюю из подходивших к галере чаек. Через мгновение топор обрушился на голову заряжающего. Гигант-запорожец схватил ещё двоих пушкарей за воротники и, не дав им опомниться, вышвырнул в море.
Галерные рабы, оставшись без присмотра, принялись ломать оковы. Откуда взялась сила в изнеможённых людях? Те, кто сумел расковаться, помогали товарищам. Они, в свою очередь, орудуя цепями и обломками вёсел, сеяли смерть среди надсмотрщиков. Толпа освободившихся галерников ударила в спину туркам, которых кромсали запорожские сабли, протыкали пики, крушили булавы и секиры.
Сменяли одна другую страшные сцены. Вот потерявший саблю турок отбивался прикладом от троих наседающих казаков. Четвёртый подскочил сзади и поддел врага на пику, а затем, высоко воздев истекающего кровью, орущего неприятеля, со всего размаху шмякнул о доски палубы. Тут галерники исполняли неистовый танец смерти на рёбрах поверженного раненого турка, прыгали на его лице, превратившемся в кровавое месиво, пока не издох. Там стенал пригвождённый копьём к мачте слуга-египтянин: длинноносый, в белых одеждах и красной феске, походивший на дятла-альбиноса в лавке чучельника. Здесь трепыхался барабанщик, приколотый пикой к своему инструменту. Капудан вкупе с телохранителями отбивался от наступающих врагов. Его багровый от пролитой крови палаш сразил уже нескольких казаков. Какой-то незадачливый турецкий вояка с проворством макаки стал взбираться вверх по вантам, словно живым хотел добраться до мусульманского рая. Выстрел пищали и с пронзительным криком турок полетел вниз.
Як тетёрку убыв! захохотал меткий стрелок.
Ничего этого не видел Дмитрий, но звуки боя явственно доносились сверху. «Спасение!» ликовала душа михайловца. Надсмотрщики, держа в одной руке плеть, в другой обнажённый ятаган, испуганно переглядывались. Это не ускользнуло от внимания гребцов. Никодим, звякнув цепями, насмешливо воскликнул, обращаясь к мучителям:
Ну что, ироды, испужались? Смерть вам пришла, басурмане поганые! На реях для всех места хватит! А ежели не хватит, отправитесь на жительство к морскому царю! и перевёл, как мог, свою угрозу на турецкий.
Заткнись, гяур! плеть ожгла лицо и грудь мужика. Турок взмахнул ятаганом. И пасть бы дерзкой головушке с плеч, если б не застыла в воздухе рука изверга. Снова по лесенке застучали шаги. Покрытые шрамами, окровавленные, в рваных шароварах, бежали вниз уцелевшие надсмотрщики и солдаты. Они тотчас же бросились к гребцам, срывая на бегу лохмотья басурманской одёжи. Пинками и ударами поднимали рабов с мест; один поспешно расковывал гребца, другой облачался в его лохмотья: под ноги летели пропитанные кровью чалмы, ниспадали, оголяя потаённые места, шаровары, падали на пол клочья рубах. Один раздевал раба, другой держал лезвие сабли у гяурского горла.
Когда грозная и неумолимая повелительница всех живых тварей Смерть заносит над головами предназначенных в жертву свою отточенную косу, мозг обречённого начинает лихорадочно работать, изобретая порой самые немыслимые пути к спасению. Утопающий хватается за соломинку, падающий в пропасть цепляется за хилый стебелёк, свисающий над краем обрыва. Так и турки надеялись, напялив рабское рубище, выдав себя за гребцов-христиан, спастись от казацких сабель и копий, петли или камня на шее.
Липкая от крови длань турка рванула крестик на груди Васьки из Лебедяни. Обомлевший от такого чудовищного кощунства парень уставился в глаза нехристя, который неуклюже повязал порванный шнурок, проверил, крепко ли держится. Дмитрий, к которому уже подступили двое вооружённых турок, остолбенел.
Отдай крест, поганец! заорал отошедший от минутного шока мужичок. Отдай! и схватил турка за горло. Шнурок лопнул и крестик упал под ноги врага.
Крест святой топчешь! Василий что есть мочи размахнулся свободной рукой, но, сей же миг, второй турок проткнул его бок саблей. Тяжело охнул, осел на нары мужик, отпустил горло супостата. Одной рукой держась за кровавую рану, другою потянулся к кресту, поднял его, зажал в горсти: «Православным помру, слава Тебе, Господи!» и упал, истекая кровью. Пользуясь замешательством невольников, турки успели сорвать крестики, вслед за ветхой одёжей, еще с нескольких гребцов и наценили их на бычьи шеи.
Братья православные! топтыгиным заревел Дмитрий. Они же хотят в честных христиан перерядиться, кресты на себя напялить, а потом нас перебьют-перережут, как скотину бессловесную. А сами спасутся! Эй, кому жизнь дорога, бей нехристей!
Двое турок навалились на него, принялись душить. Высвободив руку, он обрушил на голову врага обрывок цепи. Удар, другой. Третий пришёлся прямо в висок. Массивная турецкая туша обмякла. Второй враг получил крепкий удар кулаком под дых, согнулся в три погибели, сабля выпала из рук. Хрипящий, полузадушенный Абрамов поднял её и вонзил в грудь басурманина. Превозмогая боль в горле, что было мочи сипло возопил:
У кого есть силы, бейте эту сволочь! Поможем братьям-казакам!
Он стоял, высоко подняв саблю, с лезвия которой обильно струилась кровь удар её пришелся прямо в аорту; струя крови обдала Дмитрия, и он был похож на какого-то сказочного демона, нечистую силу, которою матери пугают непослушных детей. К нему кинулись ещё двое вооружённых турок. Первый тут же растянулся Пётр, здоровенный хорват из Дубровника, подставил ему ногу. Он, не давая ворогу опомниться, навалился на него сверху. Под гнётом задубелых жилистых пальцев захрустели шейные позвонки. Миг и с турком было покончено. Второй тоже не добежал имеретинец Зураб набросил ему сзади на шею цепь и затянул её так, что глаза турка вылезли из орбит, а изо рта пошла пена и заструилась кровь. Один резкий поворот и безжизненный труп свалился в проход между нарами. В это же время другие невольники уже добивали надсмотрщиков и солдат обрывками цепей, кандалами, выбитыми из рук врага его же ятаганами, просто кулаками.