Но и в Англии, по рассказам Рэя, жилось скверно. Лорды отбирают у крестьян земли, превращая нивы в овечьи пастбища. Нищие мужики тысячами бродят по стране в поисках хоть какой-нибудь работы, но, не находя её, христарадничают, чтоб не помереть с голодухи. Власти хватают их, волокут на расправу. Первый раз поймают запорют до полусмерти. Второй раз десницу отрубят, будто вору. А с одной-то рукой какую работу сыщешь? А уж в третий раз словят так прямиком на виселицу. Иные, чтоб избежать позора и казни, нанимаются на работу в заморские колонии. А там известно что: кабала от зари до зари, бок о бок с чёрными рабами, скудная похлёбка и побои. Тяжко быть и матросом на корабле: хоть и числишься вольным человеком, да только доля твоя немногим лучше каторжника галерного. Кормят хуже скотины, линьком насмерть забивают, а иных и пуще того: зачинщиков корабельного бунта или просто строптивцев, надерзивших капитану, на верёвке за борт спускают хищных рыб дразнят. На глазах у Рэя одному такому несчастному морячку акула полноги отхватила. Другого и пуще того: раздели донага, да и под килем протащили на канате.
Захлебнулся горемычный? участливо поинтересовался Дмитрий.
Нет, живого вытащили. Да только кожу со спины почти всю ободрали, как турки со своими мятежниками поступают. Днище корабля морскими ракушками покрыто, Джимми по этим ракушкам голой спиной проехался и вытащили на палубу не человека, а будто освежёванную тушу. Матросы умоляли прекратить пытку, но капитан был неумолим: килевать бунтовщика, чтобы не осталось на нём живого места. Проволокли его второй раз, кверху животом, вытянули одно кровавое мясо, ещё трепещущее. Лейтенант из жалости пристрелил его.
Нет нигде правды ни в басурманских странах, ни в христианских, тяжело вздохнул Дмитрий. Куда ни сунешься, везде мучители сидят: в приказе дьяк-мздоимец, в каждом городе наместник-самодур, в селе барин-кровопивец, в суде неправедный судья. Все норовят шкуру с живого содрать, как твой зверюга-капитан. А тут ещё турки с татарами да ляхи-литвины и прочие иноземцы будто волки норовят кусок русской земли пожирнее да послаще отхватить и сделать православных рабами своими. Нет рая земного, только ад повсюду найдёшь.
Андерсон согласно кивал головой. Вдруг неожиданная мысль посетила его:
Знаешь, Димитри, ты, видимо, прав. Повсюду ад, но везде свой, особенный. Знаешь, довелось мне однажды побывать в Казани. И поразило меня то, что на одной улице мирно соседствуют христианский храм и магометанская мечеть. Татары и русские неплохо уживаются в одном городе. Разве мыслимо что-либо подобное в Европе, где христиане жгут, пытают, вешают, истребляют друг друга во имя Бога, точнее собственного понимания веры?! В Московии можно исповедать ислам, не страшась, что завтра тебя отдадут в кровавые лапы палача. И даже в неверной Турции есть христианские церкви, как бы турки ни презирали последователей Христа. А каково быть в благочестивой Англии католиком? Мой отец, Ральф Андерсон, вынужден был отречься от веры предков и принять англиканское исповедание, чтобы сохранить голову на плечах и иметь возможность завещать свой дом и капиталы детям. А каково ирландцам? Мои соотечественники-англичане считают себя избранным народом, подобно древним евреям, а жителей соседнего острова нечестивыми филистимлянами и амалекитянами, заслуживающими всяческого презрения и поношения. Этих людей презирают вдвойне: и как кельтов, и как католиков. Им платят меньше, чем последнему из моих земляков, им поручают обыкновенно самую грязную работу. Капитан, о котором я говорил тебе сейчас, любил, бывало, построить матросов-ирландцев. Прохаживаясь перед строем, он задавал вопрос: «Кто более сведущ в вопросах христианской веры король Англии или папа римский?» Как и подобает верным католикам, ирландцы отвечали: «Конечно, папа, сэр, ибо он наместник Божий». И тогда он небрежным жестом подзывал боцмана и, довольно усмехаясь, приказывал ему: «Каждому из этих грязных ублюдков тридцать линьков».
Внимательно слушал Дмитрий горькие слова иноземного купца. Вдруг Рэй приподнялся на нарах и воскликнул:
И всё-таки это мой мир, это моя страна, Димитри! Сколь бы скверной ни была жизнь на моём многострадальном острове, я никогда не позволю, чтобы чужеземец оскорблял мой народ и мою древнюю и славную землю. Да, мне свойственно ругать и даже проклинать жестокие порядки и всевозможные несправедливости в моей стране. Но я проткнул бы любого чужака, кто посмел бы охаивать великий британский народ, уклад его жизни, его короля и его святую веру! Я рождён в Англии и мечтаю умереть в родном краю, если Господь снизойдет к моим страданиям и поможет мне вырваться из плена и возвратиться в наш родовой дом, вдохнуть запах отеческой старины, ощутить всеми порами тела жар камина, слушать поутру петушиные побудки, рулады дроздов и трели малиновки. Это мой мир, чёрт возьми! Но скажи, разве и турок меньше любит своё жестокое царство, и негр свою дикую Гамбию, и мавр свою знойную, иссушенную и выжженную солнцем пустыню, чем я мою утопающую в серых влажных туманах, продуваемую морскими ветрами со всех румбов, суровую и прекрасную Англию?!
Я также не потерплю хуления русского имени, отвечал ему Абрамов, если не оружием, так кулаком я заставлю заткнуться уста, дерзнувшие унижать мою страну. Это мой край, это мой дом.
Они протянули друг другу загрубелые ладони и крепко пожали их.
Дмитрий тщетно пытался заснуть. Он смежал веки, и перед его очами вставали домики родного Уголка, вишни в цвету, кипенье сирени, жужжанье шмелей и хрущей, умильное урчанье кота-воркотаНо не шёл сон! Лишь под утро начали слипаться глаза. И тут отчаянные крики прогнали подступившую дремоту. По крутой и скрипучей лесенке, ведущей в трюмы, дробно застучали турецкие каблуки.
Казаки! Казаки! неслось с марсов. Смотрите, как их много!
Едва солнце позолотило горизонт, расступилась тьма и взору турецких матросов и солдат охраны капудана предстали полдюжины запорожских чаек, мерно покачивающихся на волнах на расстоянии пары кабельтовых от галеры. Высокий борт корабля помешал туркам сразу заметить чаячью стаю.
Свобода! разноязыкий дружный вопль потряс корабль. Это галерные гребцы, которые вот-вот должны были смениться, возликовали, приветствуя братьев по вере.
На палубе засуетились. Надсмотрщики обрушили на гребцов яростные удары плетей, радостные возгласы сменились криками боли. Капудан лихорадочно метался по корме, отдавая приказания. Трое турок волочили массивную кулеврину. Меж тем чайки взяли корабль в полукольцо и неуклонно приближались. Ничего этого не видели сидевшие в трюме собратья Дмитрия по несчастью. Сбежавшие по лестнице турецкие солдаты, обнажив сабли, бродили среди прикованных к нарам гребцов, проверяли прочность цепей и кандалов. Разбуженный криками и топотом Рэй на ломаном турецком вопрошал:
Что происходит наверху? Нам, кажется, пора заступать на смену солнце уже встало, он указал рукой в сторону лестницы утренний свет лился в трюм, в лучах светила под дуновением свежего ветерка плясала пыль.
Турок вместо ответа ударил англичанина по спине саблей плашмя. Тот охнул и согнулся.
Осмотрев крепления цепей, солдаты побежали наверх, оставив в трюме нескольких надсмотрщиков с бичами. «Неспроста это! радостная мысль сверкнула в мозгу Абрамова. Значит, на галере начинается заваруха! Есть надежда на спасение!»
Всё ближе чайки. Видны усатые лица запорожцев, чубатые головы, всклокоченные бороды донцов. Взметнулись абордажные кошки и железные крючья впились в обшивку борта. Одна из кошек врезалась в лицо замешкавшемуся турку, железный крюк впился в глазницу. Ослеплённый на один глаз, с искромсанными щеками и лбом турок истошно заверещал, как свинья, которую колет мясник, пытался вырвать крюк из кровоточащей раны. Выстроившиеся вдоль борта стрелки по команде дали залп из мушкетов. На ближайшей чайке раздался отчаянный крик кого-то из казаков зацепила пуля; другой, сражённый наповал, безмолвно рухнул в волны. Раздалась яростная брань, затем заговорили ручницы. Двое турок замертво упали на палубу, выронив в море мушкеты.