Аппараты Бодо и телефоны проверяли во влажной камере. Работа была интересная.
Но было направление на курсы, и маму командировали.
Фельдшерско-акушерские курсы были прикреплены к госпиталю имени Бурденко. Девчонки работали санитарками и учились. Процедуры начинали делать только после отработки навыка. Так, уколы сначала тренировались делать на подушке Но прервём этот рассказ. Здесь много ярких эпизодов.
Нужно ещё рассказать о сестре Марии.
Марию командировали от завода на строительство оборонительных сооружений. Это был, видимо, уже сорок второй год, но, может быть, и речь идёт о начале войны. Уж больно яркая картинка!
На самом деле Маша попала на лесоповал. Вернулась живая и здоровая. Дома были Мария Васильевна, моя бабушка, и Шура, моя будущая мама.
Машу вымыли. Накормили. Она отоспалась, и всё бы хорошо. Но как-то странно на неё мама и сестра смотрят. И соседи косо поглядывают. С чего бы это? И вот к ней обращается её мама:
Маш! Ты почему нормальными словами не разговариваешь. За всё это время одна матерщина!
Да? сказала Мария. А я и не замечала.
А потом добавила:
Понимаешь, мам, пилишь, пилишь это чёртово дерево, а оно всё не падает и не падает. Вот как его хорошенько обложишь, так сразу и ковырнётся!
Расскажем о госпитале имени Бурденко. Здесь будут темы «Моряк Мишка», «Картошка в мундире» и другие.
Девчонки с фельдшерских курсов ухаживали за ранеными и ассистировали во время хирургических операций. За ранеными ухаживали как тяжёлыми, так и выздоравливающими. С выздоравливающими было сложнее, а с тяжёлыми часто заканчивалось слезами. Наиболее тяжёлые были летчики и танкисты с ожогами всего тела и раненые в челюсть. Челюстные и лицевые ранения поступали большего всего из Карелии, это старались финские снайперы «кукушки».
За девчонкой-санитаркой закрепляли раненого. Обожжённых кормили с ложечки, из под бинтов были видны только глаза. Приходит санитарка в палату, а «её» раненого нет, ночью умер. Слёзы лились рекой.
Эпизоды с другими ранеными пока не вспоминаются, а с легкоранеными было сложно приставали, пытались целоваться. На таких была одна управа: звали дежурного и тот грозил немедленной выпиской. Помогало.
Картошка в мундире
Закрепили за мамой уже не молодого раненого солдата. Он уже был не «тяжёлый», но ходить ещё не мог. Подзывает он к себе маму:
Дочка, вот тебе три картошины, ты на кухню сходи и отвари их в мундире.
Мама картошины взяла, спустилась на кухню и стоит не знает, что делать. Повариха увидела и подошла к ней:
Тебе чего?
Мама:
Вот раненый три картошины дал. Сказал, чтоб в мундире отварила. А я не знаю как. Мне что, рукав от шинели оторвать и в нём варить?
Кухня смеялась не менее часа.
Поварихи потом объяснили нужно просто картошку не чистить, а так, в кожуре, и варить. Лишнее доказательство, что сестрички совсем девчонки были. Дома мамы готовили.
Моряк Мишка
Маме Шуре очень нравилось ассистировать на операции. Особенно готовить хирургические инструменты. Разбирать, стерилизовать, подавать их по команде хирурга. Эта любовь к инструментам появилась ещё на заводе, когда работала чертёжницей. Очень нравилось вычерчивать различные детальки. И уже после войны эта страсть продолжилась работала в стоматологии, тоже инструменты готовила. Но это отступление.
Операции были разные. Сложные и не очень. Перед операцией раненому делали наркоз, по-видимому хлороформом. Сначала небольшую дозу. А потом основную «рауш», кажется, назывался.
Реакция на начальную дозу была у всех разная. Некоторые лезли драться. Таким сразу давали основную дозу. Был случай раненый после первой дозы наркоза стал объясняться хирургу в любви. Хирург сказал: «Пусть спит».
А в этот раз привезли крепкого солдатика, операция была сложная, но он был в сознании. Что-то извлекали, осколок или ещё что.
Дали начальную дозу наркоза, и больной запел:
Широкие лиманы, зелёные каштаны,Качается шаланда на рейде голубом[2]Хирург говорит:
Пусть допоет
Так до конца песню про моряка Мишку и дослушали.
Со мной, видимо, под впечатлением рассказа мамы такой же случай был. Мне аппендицит резали, а его прозевали, и был гангренозный. Так я тоже пел. Как потом сестра сказала: «Пел, но очень тихо». Но не про моряка Мишку, а «Бригантину».
Были и менее романтические случаи.
Делали операцию по ампутации конечности, ноги. Шура готовила инструменты, в том числе и пилу, кость перепиливать. Её подружка должна была держать ногу.
Операция идёт своим чередом. Подружка ногу держит. От кости отделяют мышцы, кость перепиливают. Нога остаётся в руках сестрички
И та валится вместе с ногой в обморок.
Вставим историю деда Сергея Кузьмича. Она, правда, довольно короткая. За подробностями хоть на могилу матери езжай, чтоб вразумила. Вдруг посидишь рядом и что-то ещё вспомнишь
Дед служил на батарее ПВО на Заставе Ильича. Иногда отпускали домой на побывку. Знаете, как в песне:
На побывку едетМолодой моряк[3]Ещё случались налёты видимо, был 1942 год. Прозвучала тревога, дед, согласно номеру расчёта, полез снимать чехол с дула зенитки. И тут кто-то нажал на спуск Пушка выстрелила, и всё бы ничего, но дед животом оперся о ствол. Удар был очень сильный. Сказалось через несколько лет. Умер в сорок шестом году.
Ближе к окончанию войны девчонок, санитарок, а они курсы уже окончили, стали направлять на работу в другие больницы. Раненые были, но уже меньше, и госпиталю имени Бурденко столько санитарок не требовалось.
Маму распределили в управление «ЛечСаноПро-Кремля», так, по крайней мере, я запомнил.
Но это, видимо, рассказ уже о мирном времени.
Нужно рассказать один эпизод, связанный не с моими родителями, мамой моей бывшей Ленки, в девичестве Завалько. Папа её Алексей Алексеевич тоже колоритная фигура. Боевой офицер. Воевал в артиллерийских частях резерва ставки. Участвовал в отражении прорыва танков под Икшей. Это когда сверхтяжёлая артиллерия била прямой наводкой из-за канала Москва-Волга по немецким танкам.
Но речь не о нём. Мама Елены Алексеевны Нона Абрамовна, в девичестве Фарбер формально еврейкой не была. Её мама Макеева Зинаида Ивановна, естественно русская. Дочь большевика Макеева, машиниста паровоза, одного из основателей компартии Узбекистана, делавшего революцию в Ташкенте. А вот дед Ленки Фарбер Абрам Исаакович самый что ни на есть еврей. Он был создателем курортнооздоровительного хозяйства в Кисловодске. Там в его распоряжении был приличный деревянный дом с большим коридором, по которому можно было кататься на детском велосипеде. Зинаида Ивановна работала заведующей санаторной лабораторией.
Пришла война. Семья решила, что в Кисловодске безопаснее, и Нону привезли к маме. Кто же мог подумать, что немцы войдут в Кисловодск. А когда это случилось летом 1942 года, то стало очень плохо. Попробуй немцам объяснить, что Фарбер Нона Абрамовна на самом деле не еврейка!
Нону спрятали в черкесском селе (могу путать народность, но так запомнилось). Немцы были в Кисловодске несколько месяцев. Потом их, уже зимой, погнали. Черкесы девочку не выдали. Всё обошлось. Зинаида Ивановна всё это время работала в лаборатории, немцам тоже нужны были анализы крови и т. п. и т. д. Какие претензии к русской Макеевой Зинаиде Ивановне?
Обошлось-то обошлось, но страх остался, и проблемы с общением у Ноны Абрамовны были.
Продолжим.
Летом 19431944 годов фельдшерско-акушерские курсы направили на сельхозработы. В моё время это называлось «послали на картошку».
Пишу со слов мамы, проверить не мог, но вроде бы послали их в Болдино! В то самое Болдино, где у А. С. Пушкина была Болдинская осень!