Это поразительное преобразование русского военного устройства, длившееся три века, потребовало значительных усилий со стороны Русского государства и его наследницы социально, этнически и конфессионально разнородной Российской империи. Отдельные аспекты этой трансформации (например, военные реформы Петра I) и возникающие в связи с ней вопросы более общего характера (в чем была причина Стрелецкого восстания?) горячо обсуждаются историками и военными теоретиками. Для других ответы на эти вопросы имеют важное политическое, патриотическое и культурное значение. Эта книга является синтезом различных интерпретаций и источников, возникшим благодаря оживленному и продолжающемуся до сих пор обмену идеями. В то же самое время надеюсь, что мой труд стимулирует дальнейшее обсуждение этой темы. Некоторые важные моменты, о которых идет речь в этом исследовании, заслуживают того, чтобы проговорить их с самого начала.
Прежде всего, историки уже давно обратили внимание на сходство между военными преобразованиями в Центральной и Западной Европе и Османской империи раннего Нового времени. С середины 1950-х годов обсуждение этого сходства велось в основном вокруг такого понятия, как «военная революция»2. М. Робертс высказал предположение, что серия важных изменений произошла в военном деле по большей части между 1550 и 1650 годами, когда широкое распространение получило огнестрельное оружие, а в армии и на флоте важнейшую роль стало играть вооружение пехоты. В первую очередь изменилась тактика: отдельные рыцари и лучники постепенно уступили место обученным людям, вооруженным огнестрельным оружием; поскольку эти солдаты были объединены в отряды под командованием вышестоящих офицеров, изменились и их функции на поле боя. Во-вторых, резко выросла численность таких армий, так как правительства оказались способными мобилизовать все больше и больше людей и ресурсов. Возникновение больших армий привело к переменам в стратегии и маневрировании, позволившим перемещать большое количество солдат на значительные расстояния, несмотря на сопутствующие расходы и сложности. Наконец и, это, вероятно, самое главное, Робертс обратил внимание на то, каким образом политическое и социальное устройство общества влияло на происходившие военные преобразования. Например, общество, где главенствующую политическую роль играли независимое дворянство и аристократия, чьи представители были рыцарями или кавалеристами, могло противиться усилению влияния пехоты, находившейся в подчинении у короля. С другой стороны, государства разрабатывали изощренные административные методы и изыскивали источники финансирования, которые позволяли им круглый год содержать большие обученные армии. Были и другие важные факторы, в частности, воинская дисциплина (будут ли солдаты подчиняться своим офицерам?). После того как Робертс первым сформулировал это понятие, Дж. Паркер и другие ученые расширили и уточнили определение такого явления, как «военная революция». Так, Дж. Блэк и некоторые другие исследователи возражали против концепции революционной трансформации, случившейся в какой-то конкретный период, говоря о последовательности изменений, происходивших на разных ключевых этапах истории. Однако все историки согласны с тем, что к XVIII веку в Европе и Османской империи произошли радикальные перемены в военном устройстве [Робертс 1955; Блэк 1991; Паркер 1996]3.
Очевидно, что и перемены в русском военном устройстве в значительной степени происходили по сценарию, изложенному в предыдущем абзаце. К началу правления Петра I Россия имела в своем распоряжении обученные (в том числе и тактически) пехотные и кавалерийские полки, выполняющий вспомогательную функцию флот и различные административные структуры, благодаря которым все эти войска могли выйти на поле боя.
Однако трансформация военного устройства русского государства происходила не совсем так, как в Европе. Россия не участвовала в первом этапе военных преобразований в раннем Новом времени, инициаторами которых выступили испанские Габсбурги; тогда русская армия представляла собой мобильную степную кавалерию. В действительности Русское государство не участвовало в европейско-османском военном взаимодействии, по крайней мере, до второй половины XVI века. Даже после Петра I русское военное устройство сохранило некоторые нетипичные черты: в частности, ландмилицию, занимавшуюся защитой границ, и необычайно высокий процент кавалерии. Одно из объяснений этих особенностей, озвученное некоторыми лидерами Российского государства в том числе и самим Петром I, заключалось в том, что отсталая и пребывающая в стагнации Россия пыталась, насколько это было в ее силах, перенять западные (то есть европейские) военные стандарты. Другая же точка зрения, несомненно, возникшая отчасти как реакция на предыдущую версию, апеллирует к «особому пути» России: необычные и зачастую конфликтующие друг с другом военные задачи, стоявшие перед Русским государством в начале Нового времени, привели к тому, что его военное устройство стало уникальным.
В этом исследовании представлена несколько иная точка зрения. Военное преобразование России было в том числе и геополитическим. К XVIII веку главные военные и дипломатические задачи, стоявшие перед Москвой, заключались уже не во взаимодействии со степными соседями и войной на южных границах: русская империя расширила свои границы, и на первый план во внешней политике вышло соперничество с Константинополем и Европой. Разумеется, эта перемена неизбежно привела к сознательному заимствованию и копированию важных элементов военного устройства новых конкурентов. Однако, хотя геополитический фокус России сместился в сторону Запада, ее окружение и некоторые старые враги никуда не делись. Не только Русское государство, но и Габсбурги, турки, войска Речи Посполитой и шведы часто вынуждены были сражаться на окраинах территории, которую мы сейчас называем Восточной Европой. Речь идет об огромных пространствах со сравнительно малой плотностью населения: от открытой, поросшей травой степи на юге до Пинских болот на севере. В доиндустриальном мире участие в боевых действиях на таких территориях предъявляло особые требования к организации армии и ее снабжению совершенно иные, чем, например, для ведения войны в Западной Европе. Оборонительные сооружения и преобладающая кавалерия были в таких условиях необходимыми средствами, которые применялись не только Россией, но и другими странами, воевавшими на этих территориях. Поскольку такое военное устройство было типичным для всего восточноевропейского приграничья, можно говорить о том, что здесь идет речь о другой ветви военной эволюции, и в данном случае не очень уместно рассуждать об этом в терминах отсталости или модернизации. В случае России (и других стран) эта «военная революция в [северо-]восточной Европе» зависела от политических, административных и социальных факторов [Frost 2000: 310].
Перемены в военном устройстве связаны не только с чисто военными или технологическими факторами. Еще одна важная особенность этой книги состоит в том, что в ней делается акцент на военных преобразованиях в широком смысле этого понятия, а не только на изменениях в военной организации как таковой. В книге описывается, как политическое устройство, интересы элиты, геополитика, экономика и социальная структура русского общества повлияли на военные преобразования, произошедшие в России в раннем Новом времени. Вот несколько примеров.