Столько слов крутятся в голове, будто их нашептывают голоса, точно молитвы в церкви на Пасху, когда все скамьи заняты и люди стоят в проходах, а у алтаря лежат лилии.
Лилии. Мне хочется закричать.
Но я веду себя как образцовая узница. Слова крутятся в голове, но я выбираю лишь те, что он хочет услышать.
Конечно, я тебя слушаю, любимый. С годовщиной тебя.
Глава третья
Я заблудилась. Арендованный «Ниссан» полз сквозь туман, густой словно вата, призрачно поблескивающий в свете фар, растворяющийся в черноте глухой ночи. Такую темную ночь еще называют «колдовским часом». GPS вырубился еще двадцать минут назад, и других машин я не встречала примерно столько же. Тихий океан шумел в сотнях метров подо мной, и пульс стучал в такт волнам.
Наверное, я проехала поворот на Торн Блаффс немудрено на таком-то серпантине, Отис предупреждал.
Всего одиннадцать часов назад я, собрав вещи, в последний раз закрыла дверь уже не своей квартиры и села на рейс из аэропорта имени Джона Кеннеди. Сильная турбулентность над Скалистыми горами, третья мини-бутылочка каберне, потом бег через гигантский терминал лос-анджелесского аэропорта в попытке успеть на стыковочный рейс, который, как оказалось, отменили из-за тумана в Монтерее. Я постучала по плечу парня в зеленой толстовке с выпуклым гигантским моллюском:
Не знаете, когда туман рассеется?
В это время года туман довольно частое явление, может пропасть через двадцать минут, а может и через шесть часов.
Шесть часов! Меня так и подмывало броситься к стойке и сесть на первый рейс обратно в Нью-Йорк. Но квартиру я уже сдала девушке-фотографу с розовыми волосами, из Голландии, а на банковском счету почти ничего не осталось. Да и друзей всех раскидало по стране.
Вместо этого я развернулась и пошла за фраппучино. Спустя два кофе, ролл с индейкой, а потом еще и «Маргариту» объявили посадку на мой рейс. После очередной болтанки мы наконец сели в Монтерее, а потом я еще долго ждала у стойки аренды машин; теперь стояла полночь, и я заблудилась.
Машина ползла по практически невидимому изгибу дороги. Вдруг из тумана, точно эктоплазма, неожиданно выступил дорожный знак: кабан со страшной мордой и кабанчик за ним. Точно, Отис же говорил, что они часто переходят дорогу, вроде местной достопримечательности.
Да! Я выбросила сжатый кулак в воздух.
А вот и поворот, прогалина в густом подлеске, отмеченная двумя круглыми белыми булыжниками. Я свернула, проехав между ними по изрытой колеями дорожке, и через несколько метров остановилась у высоких металлических ворот. Стоило нажать на кнопку у громкоговорителя, и, точно от «Сезам, откройся!», створки распахнулись.
Я поехала дальше по темному растрескавшемуся асфальту, мимо возвышавшихся по краям черных колонн секвой. Заросли колючего кустарника и папоротника поблескивали между стволов, точно растения из потустороннего мира. Горбатые тени дрожали в листве за ними. Время от времени они хватали капот моей машины скрюченными, как у гоблина, пальцами.
Как в сказке. Сейчас я могла бы ехать к пряничному домику. Или к разрушенному замку, где бродило жаждущее крови чудовище.
Дорога извивалась, точно змея, и когда я уже подумала, что попала под действие какого-то зловещего проклятия, переносившего меня каждый раз в начало пути, лес по краям дороги посветлел и туман начал рассеиваться, открывая взору одно из самых прекрасных строений, которые я когда-либо видела.
Трехэтажный особняк из дерева, стекла и металла с выступающим над океаном верхним этажом террасой, нависшей прямо над волнами. Фасад мягко освещался грунтовыми светильниками, естественно вписанными в ландшафт.
Я остановилась на подъездной дорожке. Парадная дверь распахнулась, и мне навстречу бросился Отис в каком-то монашеском коричневом одеянии и пижамных штанах.
К окну машины вдруг прижалась жуткая морда: черная, волосатая, с блестящими черными глазами.
Пилот! Место, мальчик! Место! Отис дернул собаку за ошейник. Вот тебе и чудовище черный нестриженый пудель. Он вырвался из рук и умчался в темноту. Прости, он еще щенок. Недавно взяли. София привезла его вчера.
Пошатываясь от усталости, я выбралась из машины, и Отис сжал меня в медвежьем объятии:
Черт, Джени, как же я рад тебя видеть, ты даже не представляешь!
И я рада. Так рада, что глаза застилают слезы. Ты совсем не изменился! Он и правда по-прежнему выглядит как улыбающееся солнышко на упаковке с готовым завтраком: круглое лицо, светлые волосы лучиками торчат в разные стороны, голубые глаза-пуговки прячутся за золотистыми очками.
Да и ты не изменилась. Разве что слишком похудела. Ну ничего, на воздухе аппетит быстро вернется. Он очень бодрит.
Да, я заметила. Поплотнее запахиваюсь в легкий кардиган. Какой роскошный дом!
Еще бы, скажи? Знаешь архитектора Джаспера Маллоя?
Конечно, великий архитектор середины прошлого века. Это он спроектировал дом?
Да, для себя в 1962 году. И умер здесь же двенадцать лет спустя. Ходили слухи, что в поместье обитает его призрак, поэтому долгое время оно стояло заброшенным. Когда Эван купил его, тут были практически развалины. Открыв заднюю дверь (у этого «Ниссана» она поднималась вверх), Отис выудил мой чемодан. Хотя, вероятно, настоящая причина в том, что стиль Маллоя вышел из моды. Но сейчас его считают гением и провидцем, а все его здания признаны шедеврами. «Архитектурный дайджест» умирал от желания сделать репортаж, но Эван отказал. Ни за что, говорит. Обещает спустить собак, если они объявятся.
Он здесь? Мистер Рочестер?
Эв? Не-е, как всегда, в отъезде. А София спит. Во всяком случае, мне так кажется. Сложно сказать, музыка у нее гремит сутки напролет. Но ты же наверняка очень устала! Давай отведем тебя в твой новый дом. Он вытащил ручку моего чемодана. Оставь ключи в машине, я утром переставлю.
Я подхватила дорожную сумку и пошла за ним к ведущим вниз деревянным ступеням. Океан теперь шумел так, будто находился всего в нескольких сантиметрах под ногами. Ступеньки все покрылись мхом, и я крепко держалась за перила. Все мысли о роскоши, появившиеся у меня при виде главного дома, разбились о небольшой коттедж у подножия ступенек. Некрашеный деревянный домик в зарослях дикого кустарника. Остроконечная деревянная крыша. Остатки дымохода. Выцветшая табличка над дверью.
Что тут написано?
Коттедж «Магритт»[4]. В сороковых годах тут было поселение живописцев. Десять коттеджей получили имена в честь известных художников, но все сгорели, кроме этого.
Отис толкнул дверь. Торшер освещал одну большую комнату с непритязательной обстановкой: простая потускневшая мебель в деревенском стиле, почерневший от времени камин, облицованный кирпичом. Над каминной полкой висело потемневшее зеркало в золоченой раме, а бóльшую часть деревянного пола закрывал обтрепавшийся плетеный ковер. Напротив камина виднелись стеклянные, слегка перекосившиеся раздвижные двери.
Днем все выглядит лучше! Отис явно переживал.
Тут мило. Уютно, успокоила его я, бросая свою поклажу на кровать с пушистым покрывалом и пологом на четырех столбиках. Напоминает детский лагерь, только двухэтажных кроватей не хватает.
Тут все сохранилось как было, только стеклянные двери появились позже Маллой захотел вид на океан. А мебель досталась от родителей Эвана. Они были археологами, в основном ездили в Южную Америку.
А сейчас они на пенсии?
Если можно назвать пенсией смерть. Они разбились в самолете, когда Эван учился в Стэнфорде.
О. Глаза искали, на чем бы остановиться, и заметили на прикроватной тумбочке торчащий в разные стороны букетик полевых цветов в стакане. Милый букетик.