Оба рассмеялись, но большинство уже потеряло способность соображать.
Всё забирай
Да что ж там забирать?
Жену забирай
Понимал ли он, что говорил? Скорей всего нет. Ничего для него не существовало, кроме желания любой ценой залить неугасимый жар внутри.
Но демарх еще сохранил рассудок. Он загоготал во все горло.
Это старуху-то твою? Нет, дорогой мой, оставь ее себе. Это та же петля. И даром не взял бы. И вдруг словно осенила его молниеносная мысль: А знаешь что?.. Уступи мне свою дочурку. Сейчас и навсегда!..
Стесахор был человеком справедливым и рассудительным. Ифиною любил по-отечески и охотно видел ее в обществе своей дочери Филомелы. Но теперь и его пожирал внутренний огонь. В свете того огня девушка мгновенно предстала перед ним во всей своей красе, такою, какой он видел ее недавно, когда она пела пеан Эригоны, и этот образ разбудил в нем самую низменную страсть. Да, раньше он этого не понимал и только теперь понял: он жаждет обладать этой девушкой, должен получить ее любой ценой, получить немедленно. Он взглянул на Филохора своим взглядом разъяренного быка.
Ну, что? Отдаешь дочку?
Если бы Филохор ответил «нет», тот наверняка убил бы его.
Ифиною? пролепетал несчастный, пятясь назад.
На миг очнулись в нем остатки отцовского, гражданского, человеческого достоинства. Но только на миг. Беспомощно переводил он взгляд то на зверскую физиономию демарха, то на мех в его руках, и наконец решительно подставил кубок:
Согласен. Лей!
Приведешь ее ко мне сегодня же. Поклянись!
Клянусь. Наливай!
Демарх наполнил его кубок вином. Филохор жадно поднес его к губам, но в этот момент чья-то ладонь выбила у него кубок из рук. Перед ним стоял Феспид.
Филохор, ты что ума лишился? Боги таких клятв не принимают. А тебе, демарх, стыдно пользоваться слабостью человека, потерявшего разум.
Что? прорычал тот, ударив кулаком по столу. Я демарх. Кто смеет мне противоречить?
Но его перекричал Филохор:
Моя собственность! Что хочу, то и делаю. Я ее породил, не ты! Мне она и принадлежит! Захочу, так даже
И безумец понес такие непристойности, что Феспид, заткнув уши, направился к выходу. По пути наткнулся на Эврикрата.
Постарайся выпроводить Икария, сказал ему. Он твой шурин. Я же пойду предупрежу свою Ликориду пусть приведет Ифиною к нам. В случае нужды соберу людей. Не для того избрали мы демарха, чтобы он наших гражданок срамил; хвала богам, не во Фригии живем!
Эврикрат стал пробираться к Икарию. Это оказалось нелегким делом.
Филохор, взбешенный тем, что ему не дали выпить, набросился на хозяина злополучного меха. Он с трудом выговаривал слова, его душила злоба.
Злодей, разбойник! Смотрите, сколько сов заграбастал!
Ну, твоих-то тут негусто, заметил кто-то.
Другие, однако, подержали Филохора:
Ну и что с того? Все они наши!
Я о народе беспокоюсь, подтвердил Филохор. Я всегда с народом! Злодей. Разбойник! Отдай, что награбил!
Он протянул руку к серебру, но, потеряв равновесие, свалился на глиняный пол и растянулся недвижный как колода.
Все оцепенели: никогда ничего подобного не видели.
Что с ним? Никак умер?
Действительно умер.
Эй, демарх! Филохор умер!
Демарх, который только что допил остатки вина прямо из меха, с трудом поднялся с места.
Я демарх! тяжело выдохнул. Кто против меня?
Он хотел подойти к лежащему Филохору, но ноги отказывались ему служить. Он пошатнулся.
Что творится, мужи! Знать, и мне умирать пора.
И нам! И нам! послышались крики. Мы все отравлены!
Отравитель! Отравитель!
Демарх, сильный как бык, вырвал из столешницы мраморную плиту, всю залитую вином; другие вооружились палками. Все бросились на Икария.
Кубок Обиды взял свое.
X
Эригона сидела на своем обычном месте за прялкой. Все ее мысли были об отце.
«Его там чествуют как вестника божьей милости и божественной Ирины! О Дионис, да будет благословен твой приход! Как теперь расцветет хутор на Эразине!»
Тут ей показалось, что кто-то скребется в дверь снаружи. Она прислушалась: звук повторился, и послышалось жалобное скуление.
Бросилась отворять дверь. Мера! Что это значит?
Понуро поджав уши и хвост, продолжая поскуливать, верная собака подползла к ногам своей хозяйки.
У Эригоны подогнулись колени.
Мера! Где отец?
Собака указала мордой на выход.
Что ж, раз надо идти идем.
Она вышла, оставив дверь открытой. Спустившись к Эразину, пошла вниз по его течению. Шла словно в каком-то забытьи, с опущенной головой. Потом, подняв голову, увидела солнце, окруженное тучами.
Гелиос, скажи! Мой отец жив?
Тучи еще сильнее сгустились вокруг солнца, а затем и полностью закрыли его.
Тогда она обхватила руками голову и заголосила. Прохожие, пентеликонские угольщики, посмотрели на нее с тревогой: это был протяжный стон. Но постепенно он стал облекаться в слова:
На людей и их оклики она не обращала внимания.
Дойдя до излучины, где речка поворачивала на юго-восток, Эригона зашагала в ту же сторону, невзирая на лай Меры, которая пыталась повернуть ее в противоположную. Она была уверена, что отец первым делом отправился в Марафон.
Не дойдя до города, она застряла в толпе незнакомых крестьян и крестьянок, которые заметили, что девушка разговаривает с кем-то, для других невидимым. Но Мера чуяла его присутствие и тихо скулила.
Спасибо, милостивец! благодарила кого-то Эригона. Я знала, что ты обо мне не забудешь. А его там нет? Есть? А душа его у тебя? И душа матери тоже? И я увижу их обоих?
Глядите, улыбнулась! шептались окружившие ее люди. А глаза, глаза! В какую-то даль смотрят, нет, скорее внутрь себя. А на лбу печать Дети, дети! Это печать той, чье имя даже вымолвить страшно.
Эригона повернула обратно, вверх по течению Эразина, к его излучине. Снова запела:
Толпа поначалу следовала за ней, но постепенно рассеялась. У речной излучины Мера снова звонко залаяла. Эригона пошла за ней.
Когда они подходили к Птелею, уже смеркалось. Никто им не встретился. Прошли по главной улице. Город казался вымершим. Перед большим домом с закрытыми дверями Мера залилась отчаянным лаем; потом, как бы опомнившись, жалобно завыла и побежала дальше. Эригона пела на ходу, ни на что не обращая внимания.
У трикорифской стены встретили ее две девушки; узнав, боязливо сдвинулись в сторону.
Ликорида, милая, что с ней? Эригона ли это, или дух Эригоны?
Окликни ее, Ифиноя, тогда узнаешь.
Эригона, Эригона!
Но в ответ они услышали только слова песни:
Могучая Геката! в ужасе воскликнула Ифиноя. Так она мертвая?
Нет, ответила Ликорида, живая. Но ты видишь печать на ее лбу?
Какую печать!
Печать Персефоны, прошептала Ликорида. Люди с такой печатью долго не живут. Пойдем, расскажем обо всем отцу.
Эригона тем временем шла дальше. Вслед за Мерой она пересекла болото и поднялась на пригорок, где рос одинокий вяз. Там Мера остановилась и глухо завыла. Почва под вязом была рыхлой, видно, над ней недавно поработала лопата. Сверху лежал камень, на котором чья-то нетвердая рука нацарапала: «Икарий».
Эригона перестала петь.
Ты снова со мной, милый? спросила кротким, неземным голосом. Зовешь меня к себе? К нему, к ней и к себе? Я мечтала когда-то о том, кому выпадет развязать мой девичий пояс. И вот ты пришел. Предаюсь твоей воле.
И она потянулась к своему поясу.
XI
На следующее утро девушки снова собрались в вязовой роще Артемиды, но не для того, чтобы петь и плясать. Все пугливо жались к Антианире, Филомела же, прежде гордая и высокомерная, была до такой степени пристыжена и унижена, что своим видом вызывала жалость.
Все здесь? спросила Антианира.
Коринна оглядела присутствующих:
Двух нет Ликориды и Ифинои.
Их ждать не будем. Феспид велел им не появляться на людях: опасаются, чтобы с Ифиноей
Оборвала себя, встретив умоляющий взгляд Филомелы.