Я любила бабушкиного Брюса толстого черного лабрадора с седыми усами (мама никогда не хотела, чтобы мы заводили питомца; она говорила, что от них воняет, но в бабушкином доме никогда не пахло) и старомодные, удобные диваны с белыми хлопковыми накидками на подлокотниках, которые бабушка стирала и крахмалила каждую неделю. Мягкие ириски, которые она хранила в жестянке на самом верху шкафа, и сад с проволочной изгородью, отделявшей его от соседей. Жаркий, влажный запах теплицы и кустов томата, растущих в ней. Мне было приятно видеть бабушку в теплице, когда она ухаживала за растениями, тихонько разговаривая с ними, чтобы побудить расти быстрее. Я очень люблю свою маму, но она всегда была (и остается) такой энергичной, такой напористой и демонстративной яркая одежда, чрезмерная склонность к самовыражению, что иногда она утомляет меня до полного изнеможения. Я всегда ощущала большее сродство с бабушкой: мы обе любим природу и прогулки на свежем воздухе, мы обе немного отшельницы, предпочитающие одиночество толпам людей.
Бабушка помогла мне почувствовать себя нормальной, когда я призналась, что предпочитаю сидеть дома и смотреть сериал «Жители Ист-Энда», а не играть с другими детьми на свежем воздухе. Она сказала, что нет ничего страшного в том, чтобы не бегать все время по улице и не кричать во все горло. В детстве мама постоянно говорила мне, что я «слишком тихая» и «слишком застенчивая», и спрашивала: «Почему бы тебе не пойти и не пообщаться с другими девочками в твоем классе, вместо того чтобы держаться только за одну подругу?» Но мама общительная, словно бабочка; она порхает от одной группы друзей к другой с легкостью, которой я всегда завидовала, даже если не хотела сама быть такой. В результате в детстве я чувствовала себя неловкой и неинтересной, не зная, что сказать. Так было до тех пор, пока в университете я не встретила Тома. Том дал мне почувствовать, что я могу быть собой, и я поняла, что с ним могу быть остроумной и веселой.
По мере того как я приближаюсь к Бристолю, поток машин увеличивается. Дом престарелых, в котором живет бабушка, находится рядом с двухполосной автомагистралью в городке под названием Филтон.
Почти год назад я начала понимать, что с ней что-то не так. Все начиналось достаточно безобидно. Бабушка всегда была немного забывчивой, вечно говорила: «Э-э-э, ты не видела мою сумку?» или «Куда я положила очки?» с занятным акцентом кокни, от которого так и не отучилась, несмотря на то что уехала из Лондона в двадцать с небольшим лет. Она всегда была очень независимой и практичной. До самого прошлого года бабушка была достаточно сильной и вполне способной сесть на поезд, чтобы навестить меня в Кройдоне, следуя бумажной карте у нее были старомодный мобильный телефон и атлас, весь исчерканный пометками и всегда лежавший в ее сумочке, ведя на поводке своего маленького уэстхайленд-терьера Снежка. Она неизменно отказывалась, чтобы я или Том забирали ее с вокзала, несмотря на наши постоянные предложения.
Первым «звоночком» были две поздравительные открытки, которые бабушка прислала мне на день рождения: одну через несколько дней после другой, как будто она забыла о том, что уже отправила первую. Затем, когда бабушка приехала к нам через несколько месяцев, она показалась мне еще более забывчивой, чем обычно. У нее постоянно вылетало из головы имя Снежка, она забывала выгуливать или кормить его, и мне приходилось напоминать ей или делать это самой. А потом, после того как бабушка прожила у нас несколько дней, она повернулась ко мне и Тому однажды вечером, когда мы смотрели телевизор, и сказала: «Эй, а куда делись другие двое?» От этих слов у меня по позвоночнику пробежала дрожь страха. Потому что никого больше в доме не было. Бабушка сидела с нами весь вечер. И у меня разрывалось сердце при виде того, как она время от времени полностью забывала, кто такие Том или я; ее память то включалась, то пропадала, как неустойчивый сигнал радиоприемника.
В тот приезд стало очевидно, что бабушке тяжело ухаживать за Снежком, поэтому, когда я предложила оставить его у нас, она согласилась. Я скрывала слезы за солнцезащитными очками, глядя, как бабушка садится в поезд без своей любимой собаки, таща за собой чемодан на колесиках, и не переставала волноваться, пока она не позвонила и не сообщила, что благополучно вернулась домой.
Но всего через три дня после этого бабушка позвонила мне в панике и сказала, что потеряла собаку, и мне пришлось мягко напомнить ей, что Снежок теперь живет со мной и Томом.
Последней каплей, заставившей меня связаться с мамой и все ей рассказать, был звонок от одной из бабушкиных соседок, Эсме.
С твоей бабушкой неладно, милая, сказала она. Она оставила кастрюлю на плите, и вся вода выкипела. Хорошо, что я зашла, а то мог бы сгореть весь дом.
Когда я призналась маме в своих опасениях, она прилетела из Испании и отвезла бабушку к врачу. После этого все произошло быстро но мама всегда добивалась своего, она была весьма решительным человеком, и для бабушки был найден частный дом престарелых, недалеко от ее бристольского дома с участком, который навсегда останется в моей памяти священным убежищем.
Я въезжаю на просторную парковку перед огромным серым зданием в готическом стиле под названием «Элм-Брук» «Вязовый Ручей», что делает его больше похожим на санаторий, чем на дом престарелых.
Мама говорила, что раньше он был психушкой с решетками на окнах. Но это милое название «Вязовый Ручей» Цены на пребывание в нем можно считать средними, хотя бабушке все равно пришлось продать дом, чтобы заплатить за свое проживание здесь. Я сглотнула комок в горле, вспомнив, как чувствовала себя, когда собирала ее вещи, чтобы освободить бристольский дом.
В ноябре прошлого года у бабушки случилось одно из самых долгих просветлений в памяти, и она рассказала нам с мамой о коттедже. Тогда мы впервые узнали о его существовании.
Он оформлен на твое имя, Лорна, прошептала бабушка, подавшись вперед в своем кресле с высокой спинкой и держа маму за руку. Я подписала все документы десять лет назад.
Я поразилась бабушкиной предусмотрительности. Поскольку коттедж был записан на мамино имя, его не пришлось бы продавать, чтобы оплатить бабушкин уход.
После этого, когда мы с мамой стояли возле дома престарелых и прощались, мама, дрожа от холода в своем ярко-оранжевом пальто, повернулась ко мне и сказала:
Я всегда знала, что моя мать хитрая бестия, которая постоянно копит денежки. Она наверняка купила этот коттедж, чтобы получать с него лишний доход. Подышала на свои замерзшие пальцы. В любом случае он мне не нужен. Он твой, если тебе так хочется. Я знаю, что ты ненавидишь жить в городе.
Это потрясло меня ведь в кои-то веки я почувствовала, что мама действительно меня понимает.
Но ты даже не видела его, запротестовала я.
Зачем мне коттедж в такой глуши?
Я тоже понимала ее. Коттедж в сельской местности был бы слишком обыденным для мамы. Нет, ей нужно было солнце, сангрия и экзотические мужчины ненамного старше меня.
Мама улетела обратно в Сан-Себастьян, даже не посетив коттедж. Он ее не интересовал совсем можно сказать, абсолютно. Это помогло мне не чувствовать себя виноватой в том, что я приняла такое предложение. Дом бесплатно. Без ипотеки. Это означало финансовую свободу такую, на которую мы с Томом не могли рассчитывать, особенно с учетом того, что ни мне, ни ему не исполнилось и тридцати лет. Это означало, что я могу бросить свою работу в Кройдоне и работать фрилансером, в окружении идиллической сельской местности. Мечта сбылась.