Долго ли, коротко ли, но вот за дверью снова послышались голоса, сначала тихие, потом всё громче и громче. Мужская бубня скоро почти сошла на нет, а женское лопотанье становилось всё выше и требовательней. Наконец, дверь распахнулась и в переднюю вышел царь с вцепившейся в его руку и трещащей как сорока распаренной и слегка расхристанной молодицей.
Данилыч, обратился он, не пойму никак что ей еще надобно, какого рожна?
Меншиков подхватился: Сию секунду, мин херц, там есть одна, которая по русскому разумеет, сейчас приведу ее. Данилыч шмыгнул к сеням и очень скоро вернулся, ведя за руку невысокую, тонкую и очень ладненькую девицу в платке, из под которого на плечи волнами падали светлые мягкие как шелк волосы. На прелестном лице девицы играл румянец, глаза блестели шаловливым и задорным блеском.
«Ахти! Поди тоже с Ивашкой Хмельницким дружила!» глянув на нее подумал царь.
Меншиков ткнул пальцем в сторону прилипшей к государю женщины и сказал: Спроси, чего ей надобно? Маленькая девица что-то быстро спросила на своем языке, выслушала ответ и пояснила: Она говорит, что никому не отдаст Котлу, только своей подружке, а то счастья ей не будет! Петр Алексеевич и Меншиков переглянулись. Что делать? Царь усмехнулся: Скажи, пусть приведёт подружку. Чай не крокодил подружка-то?
Маленькая переводчица подбоченилась: Нет, не крокодил! Эт-то я!
Петр Алексеевич и Меншиков снова переглянулись, глубоко вдохнули и грохнули смехом. Ржали оба что та кобыла на сносях. Отсмеялись, царь смахнул слезу с глаза и сказал: Ну, заходи!
Дверь за парой захлопнулась. Светлейший снова устроился на лавке и для собственного спокойствия заткнул пальцами уши.
Ближе к утру, выставляя очередную «подружку», государь рукой смахнул пот со лба и обессиленно пробормотал: Всё! Прием окончен! С остальными как хочешь разбирайся сам! Меншиков сверкнул глазами: Мин херц! Не могу я тебя оставить! Дозволь э разбираться здесь?
Государь устало махнул рукой и захлопнул дверь.
Заснул государь мгновенно, но выспаться как следует ему так и не удалось. Через некоторое время слух спящего стал улавливать повторяющиеся негромкие звуки как будто кто-то чем-то костяным постукивает по деревянному полу. Какой тут сон? Царь Петр соскочил с постели, подошел к двери и чуть приоткрыл ее. В слабом свете свечи он увидел распластанную на полу молодицу с задранной по грудь юбкой и зависшего над ней, упирающегося руками в пол Светлейшего, который на шумном вдохе как бы замахивался, а на выдохе делал резкое движение. Девица то зажимала руками рот, чтобы не кричать, то обвивала ими шею друга сердечного и впивалась губами в его уста, отчего он мотал головой, а ее руки томно ослабевали, и она опускалась спиной на пол, при этом легонько стукаясь головой о доски пола.
Алексашка, черт непоротый, ну что прям под дверью-то? Тебе что? Места мало?
Мин херц, мин херц, я щас! Светлейший вскочил с пола и нимало не смущаясь перед царем своим голым мужским естеством, схватил девицу за ноги и под ее верещание утащил в дальний угол. Затем сообразил, заглянул в сени, убедился, что там нет майора и переместился с подругой туда.
Наконец, царь крепко уснул. Но опять же ненадолго. Летние ночи коротки.
Ни свет, ни заря собрались, перекусили чем бог послал и двинулись в путь. Путь пролегал через чухонское село. Село уже проснулось, женщины выгоняли коров и коз на выпас, многие уже копались в огородах. Некоторые женщины, увидев царский поезд, улыбались, иные даже приветственно махали ручками, были и те, кто смущенно отводил глаза. Петр Алексеевич из царского возка наблюдал эти картины и с довольным лицом иногда тоже махал рукой. Едущий верхом рядом с царской повозкой Меншиков увидел это, подъехал поближе, наклонился к царю и с хитрецой в глазах сказал: Преображенцы, мин херц, сильны не только в бою!
Государь замер, затем поперхнулся смехом и еле выдавил из себя: Ах, шель ме цы! откинулся на спинку сиденья и рассмеялся во весь голос. Под смех государя царский поезд выехал на тракт.
Меншиков закончил чтение и поднял глаза на Петра Алексеевича. Тот немного помолчал и задумчиво спросил: А как ты мыслишь, Данилыч, сиё писание, сказка сия противу имени царёва сложена или или к вящей славе его?
Мин херц, дай подумать! Ага, ага! В любом деле, в любом событии важно с какой стороны на него смотреть. В нашем случае с одной стороны можно сказать, что царь чухонками попользовался, с другой стороны можно сказать, что чухонки царя как пирог делили
Но, но, сверкнул глазами государь, не зарывайся! Пирог!!! О царе чай говоришь!
Мин херц, мин херц, это же я для красного словца! Да, так вот как посмотреть на дело. Скажем, работные мужики в кабаке на Кузнецком мосту, зачитай им эту сказку, все как один, если не скажут, то подумают: «А царь батюшка то у нас орел! Орел!» И посему непременно кликнут здравицу, поднимут чарки и выпьют за твое здоровье раз, другой и третий, поскольку Бог Троицу любит, а потом будут кричать «виват государю»! Что, я полагаю, хорошо для царского имени.
Иное дело крестьяне в кабаке в ярмарочный день. Те шуметь не будут, а хитро переглянутся, перемигнутся, спрячут в бородищах улыбки и, конечно, тоже за тебя выпьют. Что тоже неплохо!
И совсем, совсем иное дело, мин херц, бояре твои народ, известно, в большинстве подлый и двуличный. Эти будут скрести ногтями щетину на мордах на месте бритых бород, качать головами, крутить носами, тобой не раз битыми, цыкать зубом и колыхая жирным пузом и брылями, нудить будут и гундеть, что, мол, как же так: помазанник Божий, а путался с чухонками как беглый мужик, охреневший от безбабья и долгого сидения в долговой яме. А наедине с самим собой каждый, ей-ей, зуб даю, каждый будет помышлять: «А какие они эти чухонки в виде природном и и ощутительном?»