Январь мой самый нелюбимый месяц: дурные сны и серые дожди; но даже в январе бывают моменты, ради которых стоит держаться. Пусть их немного, но этого хватает. Хватает ясных холодных дней, когда солнце чистое и ледяное и можно поверить, что встать с кровати стоит. Хватает безупречных моментов (пяти?), чтобы пережить дожди.
Над голубями ставили вот какие опыты. Голуби живут в ящике. В ящике есть рычаг. На конце рычага дозатор с лакомствами. Поначалу все очень просто: нажми на рычаг получи лакомство. Если голуби всегда знают, когда лакомство будет, они рычажно-нейтральны. Если рычаг вообще никогда ничего не делает, голуби тоже рычажно-нейтральны. Но вот тогда ученые делают так, что дозатор выдает лакомства бессистемно. Иногда голуби клюют его по дюжине раз и ничего не получают, а иногда один удар дает больше радости, чем им даже мечталось бы. Нет никакой закономерности, никакого правила. И голуби зацикливаются на попытках получить лакомство. Рычаг становится их жизнью.
Это, по сути, и есть я-январская. Джо целый день в театре с Максом и Чарли, где они творят свое странное волшебство, а я одна в своей новой кухне, открываю и закрываю дверь, словно так у меня тоже может получиться волшебство. Я зацикливаюсь на погоде, словно одними надеждами могу вызвать либо настоящий снегопад, либо холодное солнце и щебечущих на голых ветках птиц. Как правило, это не работает. Но в иные дни иные утра работает.
Давайте назовем такие дни голубиными: такими же близкими и такими же далекими, как воркование вяхиря, доносящееся из каминной трубы, как малюсенький намек на весну в воздухе. В чьем-то саду дальше по дороге появились подснежники, забившиеся в тень от стены. Я чуть приоткрываю дверь кухни, ненадолго, и надеваю второй свитер и носки. И пеку оладьи.
Оладьи: пухленькие, пышные американские оладьи я их не особенно люблю. А вот Джо их любит. А это ведь главное, верно? Иногда когда в воздухе чуть пахнет весной, а в дверь кухни пролезает немного холодного солнечного света ты просто готовишь что-то для тех, кого любишь, ради удовольствия от того, что готовишь любимым людям их любимое блюдо. А они отличные: пышные, толстенькие, горкой, из теста с растопленным маслом, с хрустящим беконом с гриля и массой кленового сиропа. Людям надо, чтобы оладьи были настоящими оладьями. Вот они.
На 4 порции
Слоистый бекон
50 г сливочного масла + еще для подачи
200 г муки с разрыхлителем (самоподнимающейся муки)
1 1/2 ч. л. разрыхлителя
1 ст. л. золотистого мелкого сахара
200 мл молока
3 крупных яйца
Кленовый сироп
Положите бекон на гриль прямо сейчас, пока не забыли.
Возьмите большую сковороду с антипригарным покрытием и растопите масло на слабом огне.
Пока оно тает, в большой миске смешайте муку, разрыхлитель и сахар.
Отмерьте молоко и вилкой вбейте в него яйца. Влейте половину растопленного масла и снова сбейте.
Соедините одно с другим и взбивайте до однородности (электрический миксер облегчает задачу, но у меня его нет, вот так!).
Теперь можно оставить тесто на полчаса, если хочется, но честно это не обязательно. (Если решили оставить, то, конечно же, отключите нагрев у бекона и сливочного масла.)
Распределите масло по дну сковороды. Большой ложкой (вроде старомодной столовой ложки, а не мерной) выливайте тесто на сковороду. Не перегружайте сковороду. Начните с двух оладий: пеките 2 минуты, потом переверните. (Если не переворачиваются, значит, еще не пора, не волнуйтесь.)
Когда вы их перевернули, вылейте на сковороду еще две порции; основное правило такое: у вас в каждый момент по две оладьи на каждой из сторон. Готовность вы сами увидите, потому что они станут румяными с обеих сторон и будут легко сниматься лопаточкой (не будут липнуть), а еще потому, что они будут явно испекшимися оладьями.
Подайте с хрустящим беконом и массой кленового сиропа и, наверное, еще со сливочным маслом. Потому что а почему бы и нет?
Плюшки с кардамоном
Если выйти из нашего дома, подняться на горку, потом спуститься с горки, а потом подняться еще на одну горку, то попадешь на пустошь. Это такой плоский, большой открытый участок, каких в Лондоне обычно нет: небо огромное, серовато-белые облака плывут по нему так, как это обычно бывает над морем. Я на пустоши обычно теряю ориентацию: казалось бы, это невозможно, вот только она слишком плоская, чтобы я соображала, куда надо идти. Мне приходится ориентироваться на далекие силуэты квартала Канэри-Уорф и перед ними на очертания колоколен церквей Святой Маргариты, Всех Святых и Богородицы Звезды Моря.
На другой стороне пустоши, за высокой парковой оградой площадка для крикета. Сначала я вижу Бизл бело-коричневое пятнышко, несущееся за теннисным мячиком, а за ней Нэнси в больших наушниках и бежевой куртке Отто. Бизл проявляется четче, бросается мне на пальто, а я трясу ее лапу, словно мы люди воспитанные.
Привет, маленькая подружка, говорю я собаке Бизл, а потом Нэнси, которая подходит следом: Привет, подруга побольше!
Мы гуляем почти каждый день, все трое. Десять тысяч шагов, полтора часа.
Недели становятся месяцами, которые становятся временами года, которые становятся годами, и мы начинаем новый круг: земля из коричневой становится пятнистой, становится густо-зеленой; подснежники, крокусы, громадные полосы желтых нарциссов, цветущие вишни, конские каштаны (белые, потом розовые, потом шипастые), кучи листьев, лужи грязи, попугайчики на голых ветках, липкие почки, сережки, снова зелень.
Удивительно, правда? говорю я Нэнси, поддевая полусгнившие листья ногами. Разве не удивительно, что мы видели эти листья почками, а потом они распустились, а теперь становятся землей, а потом вырастут новые и мы все это увидим?
Она не реагирует, что позволяют ей годы нашей дружбы: она не обязана отвечать вот на такие претенциозно-изящные фразочки, которые я порой выдаю. Мы бросаем мячик собаке, и гуляем, и болтаем. Мы говорим в основном о работе: как что-то перефразировать, как что-то сформулировать, о сюжете или о задачке или сложном электронном письме. Так нам обеим лучше работается: на улице, под широким небом, где глубина темной почвы и огромность серых облаков позволяют оценивать реальные масштабы всего.
Пора выпить кофе? говорит Нэнси.
Одна из нас всегда это говорит, а значит это на самом деле: «В какую сторону пойдем?»
«Не пора пить кофе» означает два круга по самому парку: один круг, чтобы обсудить ее работу, и один круг мою. А «пора выпить кофе» значит пересечь парк, пройти вдоль реки, через мост, немного по улице и в нашу пекарню.
«Пора выпить кофе» значит: пора поболтать с пекарем, перекинуться фразами с незнакомкой в очереди или ненадолго влюбиться в девчонку с синими татушками, рисующую на подоконнике, в строителя, покупающего булочки, в двух подростков в потрепанных полупальто, на секунду соединяющих руки над сахарницей и притворяющихся, что это случайно вышло. «Пора выпить кофе» значит пора подслушивать мамочек любительниц NCT, детишек в комбинезончиках, предпринимателей с айпадами, розовых и голубых студентов и хиппи, поселившихся в общественном саду на Инк-стрит. «Пора выпить кофе» значит полистать листовки с рекламой местных фестивалей и занятий тай-чи, спален и велосипедов, запросов о помощниках по дому и предложений помощи. «Пора выпить кофе» означает длинный стол: Нэнси с одного конца, я с другого, с выставленными ноутами, изредка перекидываясь фразами. («Как называется та штука, когда голубей сажают в ящик и дают им лакомство?») «Пора выпить кофе» значит мне без кофеина, а ей американо, всегда одинаково, и сухарик Бизл, который она грызет, лежа под столом. Но прежде всего «пора выпить кофе» означает плюшки с кардамоном.