Я так думаю, что пойдём-ка начал по-деловому кузнец-колдун, но внезапно осёкся и заинтересованно уставился на Федьку.
Мамка тут же, не вставая с колен, развернулась и всё так же, протягивая кузнецу каравай, заблажила. Колдун поморщился, прикрикнул бабе молчать и предложил Феде выйти вместе с ним.
От этого предложения Федьке стало не по себе, внутри всё задрожало, но он проследовал к выходу за кузнецом. Кувалду оставил при себе, подумав:
«Ежели чего, сил хватит, чтобы ему прямо промеж глаз садануть. Авось не успеет сколдовать».
Федя вышел и опять заморгал. После полутьмы кузницы, снег ослепил его, заскрипев под отцовскими валенками.
Митрич смотрел на него с доброй усмешкой, подождал, когда паренёк проморгается и спросил, выразительно глядя на молот в его руках:
Как тебе молот, не тяжёл?
Федька замотал головой: мол, не тяжёл.
Чего ж ты его в кузне не оставил? Али ты надежду имеешь, меня моим же молотом в лоб поцеловать?
Федька в смущении посмотрел в сторону да уставился на голые яблони, растопырившие ветки, обсыпанные снегом.
Ну так что, Федя? Тебя же Федькой звать? Я не путаю?
Теперь Фёдор закивал: мол, не путаешь.
Вот видишь, ничего не напутал. Стало быть, и с поцелуем по лбу угадал. Ну, так на то меня колдуном и кличут. Нешто не знаю, что про меня в деревне сказывают? Мы колдуны такие, сами себя боимси. Что пришли-то?
Федя, продолжая из руки в руку перекидывать кувалду, или как назвал колдун молот, пропыхтел:
Да мыэто Мамка скажет, она знает что
Брось молот, жёстко прохрипел кузнец, с ним не каждый мужик управится. Бросай!
Руки Феди разжались, и молот рухнул на снег.
А теперь сказывай. Мать твою слухать ухи не жалеть.
Мальчишка оглянулся на дверь кузни, но мама почему-то не появлялась. Федя собрался с мыслями, но выпалил совсем не то, что хотел.
Мамку из кузни выпусти, выпусти дядька Митрич, брат у меня болеет, совсем плохой, вот она хлебу и испекла, чтоб ты помог, значит!
Давно болеет? Брат твой.
Федя растерялся. Сколько он себя помнил, столько Илюха и болеет, но как ответить точно? А мамку, проклятый колдун выпустить не хочет, ухи у него, видите ли, болят.
Давай, вспоминай быстрей, я-то тут без шубейки стою, а мороз не дядька.
Только тут Федька обратил внимание, что на кузнеце кроме штанов, в которых обычно ходят летом и сапог, хороших, дорогих, хромовых, ничего больше нет, окромя чернющей бороды да таких же волос по самые плечи. Федя посмотрел на свои-отцовские валенки и завистливо вздохнул.
Да ты не завидуй, глядишь, и у тебя такие же будут, усмехнулся кузнец. Сказывай, когда брат заболел?
Так давно. Как четыре-пять годков исполнилось, так и болеет.
И что, совсем не выздоравливает? хмыкнув, спросил Митрич.
Выздоравливал. Ненадолго, а потом снова болеет. Кашляет, хрипит, в жару мечется, стонет да плачет.
Бредет?
Чего?
Заговаривается брат твой, когда на него жар нападает?
Федя подумал, утвердительно кивнул и добавил:
Только года два почти, он только болеет. Немного ест, чуть-чуть пьёт, а в себя почти не приходит. Чего мы токмо не делали, болеет Илюха и всё тут.
Что ж вы делали? с подковыркой поинтересовался Митрич.
Да много, много!.. Батька даже дохтура с городу привозил, но то давно, года три, почитай, прошло, затараторил Федя, волнуясь. А последние полгода поп, отец Григорий то есть, молитвами лечил, все ночи напролёт читал-читал А Илье всё не легчает и не легчает, вот мамка к колк тебе на поклон решилась пойтить.
Федька замолк, кусая губы в волнении.
Поп, значит, говоришь? усмехнулся зло Митрич. А вот скажи мне Фёдор: болезнь это тьма или свет?
Фёдор проглотил комок в горле, не понимая, к чему это он, но поспешил ответить:
Тьма, конечно. Здоровье свет, а болячки разные тьма могильная.
Глаза Митрича превратились в два омута, чёрных и глубоких, и он вперил тёмный взор в мальчишку.
А теперь, Федю́шка, что есть бог, ответь мне, тихо прошелестел хрипловатый голос кузнеца в уши Фёдора, пока сам он тонул в бездне его чёрных глаз.
Ясно дело, свет, чуть слышно прошептал ответ Федька.
Митрич захохотал так, что казалось, снег обрушится с крыши кузни прямо на них: на Фёдора, одетого в отцовский тулуп, ватные штаны да валенки, и на полуголого кузнеца.
А вот мне так не кажется, отсмеявшись, заявил колдун. Как «святые» отцы толкуют, ничего не было, когда пришёл бог, и только потом он создал свет. А зачем создавать свет тому, кто сам свет, от кого лучи во все стороны бьют? Может, он и есть тьма? Может, и насылает болячки из злобы своей да вредности?
Не, не, это я знаю, нам отец Григорий всё обсказал, тихо возразил Федька, замотав головой. Он создал небо, землю, солнце, даже луну, вот и свет.
Всё, да не всё обсказал, хмыкнул Митрич. Земля создана на третий день. Луна, солнце, звёзды всё было создано на четвёртый день, а вначале были ангелы, а первым из ангелов был Несущий свет. Есть у меня мысль, что он и создавал всё дальше, а бог в лучшем случае только указания давал. Но это уже мы на другую дорогу поворотили. Вернёмся к нашим баранам. Не помогли молитвы, значит? Так то и не удивительно. Может, бог вообще странник
Это как? уставился на кузнеца Федя.
Да вот так. Шёл, шёл, решил отдохнуть, пока отдыхал заскучал, вот и решил забавы ради создать всё земное, или ангелам поручил, а сам продолжил странствия. Молись не молись, он не слышит, ушёл. А мож, помер давно, как ты думаешь? Как-никак, а божий день, как тыща лет.
Федьке, от таких речей, захотелось по-маленькому, во рту пересохло, а в горле отчего-то щекотало и жгло, как будто чёрт уже кочергу суёт, только от того, что он это слушает.
Митрич с хитринкой смотрел на высокого парня с широкими плечами, большими и крепкими ладонями, простым и добрым лицом, с носом картошкой, большими бирюзовыми глазами, или, как драгоценные камни баусы, которые он когда-то много раз видел. Смотря на его мучения, от своего каверзного вопроса, Митрич усмехнулся и спросил:
Тебе сколько лет-то? Небось, ещё и неграмотный?
Федька кивнул, и пересохшим горлом выдавил:
Ненеграмотный, а лет тринадцать, скоро, если
Тут он замолчал, неуверенный, стоит ли поминать бога в присутствие колдуна, он вон что про него говорит, что умер, дескать. А разве может бог и умереть? Но после небольшой паузы закончил:
Четырнадцать, скоро.
Ну хорошо! Толку от твоего рассказа немного, от матери твоей и вовсе никакого, а я замёрз уже. Смотреть надо. Отправимся в обратный путь.
Обратно в село чапать?! ахнул Федька. Он был рад, что колдун их отпускает, но брести в село по глубокому снегу совсем не хотелось.
Так уж и чапать. Иди в сарай, что прошли, выводи лошадей, гнедую бери, да серую. Вороной только под седлом ходит. А я покамест мать твою растолкаю, совсем сомлела баба.
Митрич широко распахнул дверь в кузницу, и Федя увидел маму. Как и тогда она стояла на коленях, каравай, обмотанный рушником, держала в руках, а из глаз текли слёзы.
Вот ещё, бабьих слёз мне тут только и не хватало, захрипел кузнец-колдун Подымайся, сына твово смотреть поедем. Хлеб себе оставь, вам самим, небось, жрать нечего.
Митрич обернулся, увидел Федьку и рявкнул:
Ты тут ишщо?! Не боись, не съем я её. Живо за лошадьми, а то, что получается: я за лошадьми, я впрягай, я смотри, я и лечи! Это зачем же мне такие просители? Живо, я сказал!
Федька бросил взгляд на мать, увидел, что её лицо озарилось надеждой и слабой, неуверенной улыбкой, и со всех ног помчался по расчищенной тропке обратно, к сараю.
Сани скользили по снегу легко и быстро, лошади раскидывали снежок ногами, а из-под копыт летели белые мухи. Снега на дороге было не в пример меньше, чем на бездорожье, по которому мать и сын двигались к кузнецу.
Федька по-царски возлежал на тулупах и сене в санях, что несли его к дому. Ёлки, укутанные снежной метелью, проносились мимо, а он только успевал провожать их взглядом. Ему хотелось петь, душа ликовала, и он бы запел, но в голове были соображения, что омрачали чувство радости. Во-первых кузнец согласился лечить брата, но вот что за это возьмёт, не сказал. А отец Григорий сказывал, что в этой жизни ничего не даётся бесплатно. А уж если от бога ничего за просто так не жди, то от лукавого тем более. А вторым, что омрачало чувства радости и облегчения пути к дому, были слова кузнеца о боге. Это не давало Федьке покоя, всё время ворочалось где-то и требовало дополнительного толкования. К тому же он вспомнил слова отца Григория о Митриче: «подозрителен тот, кто баб не любит, уж не мужеложец ли часом? Содомский грех у чёрта в чести». Федя забыл слово мужеложец, а вот сейчас вспомнил и всё порывался спросить кузнеца, что оно значит, но опасался, что тот разозлится и передумает лечить брата. А может, и вообще из саней выкинет?! «Лучше потерплю до дома, благо недолго осталось» решил Фёдор и развалился на тулупе, уставившись в светло-синее небо.