Мамка сидела рядом с Митричем, тихо отвечала на его вопросы об Илье, а Федька мечтал, что, когда отец придет с войны, надо будет сделать такие же сани. Правда, лошадей нет, но это дело наживное, купим!
Когда подъехали к селу, Федя весь испереживался, что нет колокольцев и бубенцов. Вот бы подкатить к избе со звоном, чтобы соседи видели, на каких санях их привезли, а главное, что он возлежит на этих санях, как барин! Федька с сожалением вздохнул да подумал, что кто-нибудь точно увидит сани и кузнеца, но вряд ли позавидует. Насторожатся, будут шушукаться за спиной да донесут отцу Георгию, а там, глядишь, и сторониться начнут.
В избе, прямо у двери, Митрич скинул свой богатый тулуп и шапку, отряхнул бороду от налипшего снега, и сразу направился к лавке больного брата. Положил руку на лоб, покачал чёрноволосой головой и отправился к печи. Печь прогорела, но была ещё тёплая, а мама возилась с поленьями, стараясь её снова растопить. Кузнец, погрев руки о белый печной бок, снова вернулся к брату. Сдёрнул с Ильи старенький тулупчик, заставил стащить мало что понимающего брата рубашку и приложил ухо к его тощей груди. Долго слушал, затем приставил ухо к спине, с одной стороны выпирающего хребта, с другой, хмурился, а глаза наливались чернотой. Приказал снять штаны, осмотрел Илюшкины тонкие, как спички, ноги и только после этого разрешил брату лечь. Пока Митрич сгибал и разгибал ноги Ильи, пальцы, давил на живот, бока и спину, Федька стоял рядом и внимательно наблюдал. Митрич спрашивал, где болит, как чувствует себя Илюха, когда он давит туда или сюда, а Федька стоял и кусал губы. Илья уже выдохся, тяжело дышал и дрожал осиновым листом. Наконец, кузнец ощупал брату горло, заставил показать глотку и вывалить язык, и опять приложился ухом к груди теряющего сознание Ильи.
Хорош сопеть, дай послушать спокойно, бросил кузнец Федьке. Иди вон матери помоги, дров натаскай или ещё чего, но не сопи над ухом, как загнанный зверь.
И Федя отошёл, а кузнец продолжил терзать Илюшку. Помог матери с розжигом печки, а там и Митрич подошёл, когда дым от печи начал слаться по дому, сказал:
Иди, Федя, помоги брату одеться, да потеплей. С собой его заберу. У вас его оставлять нельзя. Иначе в вашей курьей избе он совсем испекётся. Угробили вы мальчишку, родителя́, ети вашу Лёгкие дыха́лка, совсем ни к чёрту. Что ж вы раньше не пришли, два или три года назад, было бы легче, а теперьдаже не знаю.
Так ты сам должо́н был знать! вскинулся Фёдор на защиту родителей. Ты колдун, ты всё знаешь.
Знал, что у вас малой болеет, по деревне много о чём судачат. Но не в моих правилах, предоставлять помощь, когда этого не просят: себе порой дороже выходит. Идите, помогите ему одеться.
Когда Илья заболел, тебя здесь ещё не было, смиренно и тихо прошептала мать.
Был, не был. Старуха в лесу жила, к ней бежать надо было. А они молитвами лечить, как будто они кому-то, когда-то помогали. Эххх, вы Ну, хорошо хоть сейчас одумались, пришли. Будем надеяться, ещё не поздно.
Так она ж ведьма была, баба-яга! вскрикнула мама. В ту часть леса, где она жила и заходить боялись.
А я колдун! рявкнул Митрич. Уж она точно больше попа Гришки знала! Да и больше меня тоже
Мамка помогала задыхавшемуся брату одеваться, а Федька улучил момент осторожно спросить о неизвестном слове, пока не забыл его снова.
А чего отец Григорий тебя грязным мужмужемужложцем каким-то зовёт? Говорит, раз без бабы, то точно он самый ложец и есть. Что это значит-то?
Кузнец выкатил глаза, хрюкнул горлом, угнулся и замотал головой. Федька посмотрел на мамку. Она бросила одевать Илью, прикрыла рот ладонью и с испугом смотрела на Федю и Митрича. Федя испугался, что всё испортил, что сейчас кузнец разозлится, колданёт и раскатает дом по брёвнышку, а Федя сам не будет рад, что остался жив. Но Митрич выпрямился, и Федька увидел в посветлевших глазах кузнеца искры смеха, ухмылку в чёрной бороде, и от сердца отлегло.
Отец Григорий, говоришь? хмыкнул колдун. Так ты у него и спроси. Ему лучше знать, среди его братьёв, таких много. Они тоже без баб живут, вроде как. А я, может быть, от женского полу просто устал.
Федька подумал и согласился с кузнецом, сказав, что от девок, и правда, можно устать, они такие глупые: забавляют лишь поцелуи, свадьба да одёжа. Мамка прикрикнула ему не заводить глупой болтовни, а лучше помочь с одеванием брата, на что Фёдор, посмотрев выразительно на Митрича, покорно согласился.
Когда брат был готов, Митрич хриплоголосо отчеканил:
Завтра не приходите! Да и послезавтра тоже. Потом, после полудня, жду. Скажу своё слово: вылечу, или глухо и поздно стучать в стену болезни. Даров и платы не требую. У меня всего в достатке.
Колдун взял брата на руки и понёс к саням. Уложил на тулуп, накрыл другим и обратился к Федьке:
Ты обязательно приходи. То, как ты молот мотал, не каждому мужику дано. Глянем-поглядим, что из тебя сделать можно.
Федька так и обомлел: то есть как, что можно сделать? А вдруг жабу какую сделает?! Или чего гаже и мерзопакостней? Но кузнец уже уселся в сани, и лошади резво помчали обратно к берегу реки.
Вот в те дни Федька ел через силу, спать не мог, всё думал, что сделает колдун-кузнец с его пропащей душой? А что там делает с Ильей? Может, изъял уже истерзанную душеньку Илюхи? Ох, не в добрый миг пришла матери думка просить помощи у Митрича.
Они явились к колдуну в назначенный срок. Митрич провёл в избу, указал на маленькую комнатку напротив здоровенной печи, а сам продолжил возиться с чугунками да жаровнями.
Федя зачарованно смотрел на печь. У них в доме была обычная коробка, которая кормила, отдавала тепло стенам в холодные дни, а особенно ночи, но тут!.. Тут было то, о чём Федька мечтал холодными зимними ночами: большая лежанка. Можно было растопить печурку, залезть под потолок и растянуться в своё удовольствие на лежаке. Митрич покосился на замечтавшегося Фёдора, хмыкнул да прохрипел:
Залазь, Федька, грейся. С морозу-то, небось, кровь застыла?
Мальчишка замотал головой.
Да не Просто печь большущая, необычно
А, ну раз греться не желаешь, то иди к брату в комнатку. Не стой средь кухни столбом, ходить мешаешь.
Федька прерывисто вздохнул, покосился на печь, на лежак под потолком, но всё же сумел отвести взгляд и прошёл к брату.
В комнатке стояла кровать, настоящая кровать со спинками резными да железной сеткой, как у знатных особ! А на ней перина али матрац, две большущие белоснежные подушки, а поверх всего этого богатства брательник. Тело прикрыто толстенным стёганым покрывалом, только черепушка, утопающая в подушках, торчит. И тут Федьку взяла злоба. Он там себе, понимаешь, места не находит, гадает, что колдун с душой брата творит, а душа-то не хуже графьёв отдыхает. Вотана она, у перинах утопает!
Илья был всё такой же бледный, дышал тяжело, с надрывом, а когда больной застонал и что-то забормотал, Федькина злоба мгновенно испарилась. Мамка забегала от одного края кровати к другому, и в комнате, где и так места не было, стало мгновенно тесно. А тут и Митрич пожаловал с кружкой в руке. В посудине плескалась вонючая, тёмно-коричневая жидкость. Кузнец приподнял Илье голову и заставил выпить эту отвратную, колдовскую гадость. Как только брат проглотил отвар, кузнец опять опустил голову Ильи на подушки. Митрич вышел, накинул тулуп, крикнул Федьке взять шапку и идти за ним.
Федя, чувствуя неминуемую расплату, плёлся за колдуном по тропинке к кузне.
В этот раз там не было жарко. Митрич указал на тот самый молот.
Подымай!
Фёдор представил: вот он поднимает молот, колдун превращает его в паука или гада скользкого, а молот падаёт, и только шмяк! куски чего-то мокрого, что совсем недавно было Федькой, разлетается по сторонам. А колдун даже рук не замарает! Федька мысленно плюнул чему быть, того не миновать, и ухватился за кувалду.