Anne Dar
Жизнь 2
Посвящается N.
Act 1
Второй жизни у вас не будет. Только сей-час.
Глава 1
Меня зовут Мирабелла Рашель Армитидж. За продолжительную историю своей жизни я успела сыграть многие роли. Я была дочерью и была кузиной, была женой и сделалась матерью, стала бабушкой и даже прабабушкой. Мне восемьдесят лет, я прожила достойную жизнь и я собираюсь уйти. Мирабеллы Рашель Армитидж больше не будет. Вместо нее будет кто-то другой.
Конец моей первой жизни начался с ожога. Я готовила ташмиджаби любимое блюдо Геральта. Двадцать пять лет назад мы решили отметить свою каменную свадьбу тридцать три года брака за пределами США и, соблазнившись винами Грузии, провели в той контрастной и колоритной стране незабываемый месяц. То было замечательное время, в которое мы могли позволить себе роскошь в виде длительного путешествия: наши дети выросли, внуки только начали появляться на свет, у нас были некоторые финансовые сбережения и старость ещё всерьёз не взялась за нас только начинала приглядываться к нам издалека.
В Грузии Геральту понравились не только вина, но и блюда. Больше всего его впечатлило традиционное грузинское блюдо ташмиджаби. С тех пор как Геральта не стало, я готовлю это блюдо из картофеля и сыра один раз в год, в день его ухода в лучший мир. В этом году должен был быть десятый ташмиджаби в моём исполнении, но ставя кастрюлю на газовую плиту я так и не поддалась уговорам детей и не променяла свою старую подругу на новую электрическую незнакомку я зацепила правым рукавом своего халата открытый огонь, не заметила, как синтетика моментально схватилась, и в итоге серьёзно обожгла себе руку от запястья до середины предплечья. Боль была запоздалой старая кожа не такая чувствительная, какой она бывает в молодости
Пришлось звонить детям и просить отвезти меня в больницу. Джерри был не вовремя очень сильно занят у него проходило важное рабочее совещание, к которому он готовился целую неделю, но оказался свободен Закари. Хорошо, что он оказался свободен. Потому что звонить Тиффани не имело смысла девочка живет в другом городе и, в отличие от всего лишь часто занятого Джерри, свободной вообще не бывает.
Руку мне обработали, перебинтовали антисептической повязкой ровно по ожогу и подвесили её на повязку-косынку, переброшенную через моё плечо. Такие повязки обычно носят люди с переломами, чтобы снять напряжение с пострадавшей конечности. За восемьдесят лет жизни у меня ни разу не случалось переломов, что стало для меня неожиданным открытием только сейчас это ведь действительно удивительно, за восемьдесят лет жизни не схлопотать ни единого перелома! Хотя растяжения у меня, конечно, были. Трижды. Первый раз оступилась на лестнице и подвернула лодыжку; второй раз упала на руку во время игры во фрисби; третий раз
Всё будет в порядке, ладонь, положенная на моё плечо, и знакомый голос сына выдернули меня из воспоминаний о прожитой жизни. Я заметила: чем старше я становлюсь, тем больше ярких воспоминаний всплывает на поверхность моего сознания случается, что они заполняют собой все мои мысли.
Я повернула голову влево и посмотрела на сидящего рядом со мной сына. Закари младший ребёнок в семье, четвёртый. У Джерри и Тиффани волосы цвета пшеницы, но у Закари они потемнее. Зато глаза у него точь-в-точь как у брата и сестры голубые, со знакомым разрезом. Этому мальчику уже сорок семь лет, его жене Присцилле сорок два, а их детям Валери и Бену семнадцать и пятнадцать, но я всё равно считаю его именно мальчиком. Всё ещё помню его нерешительность и застенчивость, которые, кажется, после женитьбы почти отпустили его.
Я готовила ташмиджаби, аккуратно вздохнула я, стараясь не думать о жаре, обжигающем мою пострадавшую руку. Рука сына вдруг отпрянула от моего плеча, голубые глаза забегали.
Ташмиджаби?.. Какое сегодня число? он схватился за свой мобильный телефон. Ах Сегодня же девятая годовщина по отцу Как это могло вылететь у меня из головы? Прости, мама.
Прости, мама, эти слова сын привычно сказал полушепотом. Он всегда переходил на полушепот, когда извинялся, вернее, когда ему становилось стыдно. Он был искренен, поэтому я решила не исправлять его оговорку сегодня была уже десятая, а не девятая годовщина, как он считал.
Не переживай, я положила здоровую левую руку на колено сына, облаченное в джинсовую ткань, и едва уловимо сжала его, ведь не ты один забыл все позабыли.
Закари поджал губы и с тяжелым вздохом перевёл взгляд на стену напротив, и я сразу же задумалась над тем, правильные ли слова сказала. Может быть, мне стоит, а может быть, даже нужно перестать заботиться о нервах своих детей? Может быть, мне стоит, а может даже нужно перестать отвечать на все их запоздалые извинения словосочетанием не переживайте? И если не утверждать надобность их переживаний, тогда хотя бы не отговаривать от них? Переживания В подсознании сразу же щелкнуло: я уже давно и сильно переживаю кое о ком. Я убрала руку с колена огорченного сына и тоже посмотрела на стену напротив:
Нужно возвращаться домой. Вольт остался один, он будет переживать. Его нужно напоить и проследить, чтобы он поел.
Да, конечно Закари не повернул голову, продолжил сверлить взглядом стену, а в его голосе не прозвучало желаемого мной участия, зато отчётливо прозвучало отстранение. Но мне хотелось участия, и потому я решила продолжать говорить:
Он уже еле ходит, совсем сдал позиции
По-хорошему, нужно бы его усыпить, чтобы не мучался.
Он не мучается. Я забочусь о нём, я не заметила, как мои брови сдвинулись к переносице, а внутри напряглась пружина, отвечающая за мою способность к противостоянию.
Как скажешь.
Он даже не попытался противостоять мне, просто привычно пожал плечами и перевел взгляд со стены в сторону. Закари, конечно, намного мягче Джерри. Джерри бы продолжил настаивать на усыплении Вольта и в своей настойчивости припомнил бы тому не только хромоту, но и слепоту, после чего непременно утвердил бы, что я мучаю пса своим нежеланием усыпить его. Я бы, конечно, усыпила Вольта, если бы он испытывал физические мучения, но ведь он не мучается он просто стареет. Так сказал сам ветеринар: у пса ничего не болит, он всего лишь сдал в зрении и просто прихрамывает на заднюю ногу.
Из двери, вырезанной в стене напротив по правой диагонали от нас, вышел доктор, который занимался моей рукой. Высокий, статный брюнет лет сорока, пышущий силой и любовью к своему делу, с обручальным кольцом на безымянном пальце и рыжей ассистенткой, отличающейся безразличным взглядом.
Можно с вами поговорить? доктор обратился, как мне показалось, к нам с Закари, но стоило мне встать, как он уточнил: Нет, только ваш сын. Вы подождите здесь. Не беспокойтесь, всё в порядке. Просто заполнение документов.
Я не поверила ему. Опустившись назад на твёрдый пластмассовый стул, я проводила взглядом Закари внутрь кабинета доктора и, как только дверь кабинета захлопнулась, нервно поджала свои почти полностью утратившие цвет губы. Десять лет назад другой доктор, более молодой и менее опытный, подобным тоном вызывал меня в свой кабинет, желая поговорить о Геральте. Он тоже просил не беспокоиться перед тем, как выдал мне ужасное Бессердечно ли это? Говорят, что это просто профессиональная черта Черта, которую не хотелось бы переступать, как будто придвинулась к моим ногами и стукнулась о носки моих всегда начищенных черных туфель без каблука. Я начала делать то, чего доктор попросил меня не делать переживать. Сразу же сняла с плеча повязку люди, которые удерживают свои конечности при помощи вспомогательных средств, всегда выглядят и даже являются в какой-то степени беспомощными. В моём случае всё ещё хуже, ведь в дополнение к обожжённой руке я ещё и старуха. Но я, конечно же, не беспомощна. Ни в какой степени.