По радио пел Синатра. «Незнакомцы в ночи» вскоре сменились сводкой погоды.
По области ночью до минус двадцати. Александра смотрела на алое марево, застывшее над центром. В чернильном далеком небе совсем не было видно звезд. Знаете, если все эти домики будут отапливаться только время от времени, венки долго не протянут. Я не могу дать никакой гарантии, что они не расслоятся. Клеевой слой очень чувствителен к перепадам температуры и влажности.
Да и не надо гарантии, равнодушно бросил Максим. Это все так
И вновь загадочно замолчал. Александра начинала понимать, что имел в виду Аристарх, говоря, что заказчику «все равно». Тяготясь немногословием своего спутника, художница высматривала ближайшую станцию метро и, завидев, наконец, переход, попросила остановиться.
Вам куда надо, собственно? словно очнувшись, взглянул на нее Максим.
На Кузнецкий Мост. Но я выйду здесь, не хватало еще тащиться по центру, по пробкам, в это время. Она застегнула куртку, поставила сумку на колени. Спасибо, что подвезли.
Не за что совершенно. Максим окинул ее непроницаемым взглядом глубоководного жителя. Когда вернетесь?
Думаю, завтра около полудня. Если успею все найти.
Но ведь вернетесь? с нажимом уточнил он.
Раз я взяла деньги и мы обо всем договорились, разумеется, вернусь. Художница натянуто улыбнулась.
Он не ответил. Попрощавшись, Александра выбралась из машины и, не оглядываясь, поспешила к переходу. «С какой стати он подумал, что я могу исчезнуть? Ежась от пронизывающего сквозняка, она почти бежала по бетонному тоннелю. Не надо мне было ломаться из-за венок Все-таки заработок. Для автора без имени даже не позор!»
Художница толкнула стеклянную дверь, ведущую на станцию метро, и ее щеки запылали от влажного горячего воздуха, пахнущего паленой резиной.
* * *
Магазин в районе Кузнецкого Моста, куда направилась Александра, принадлежал ее давнему знакомому. Он торговал как станковой живописью, так и всеми материалами для ее создания, в том числе редкими и аутентичными. Именно у него, вернувшись в Москву после учебы в Питере, Александра пыталась пристроить для продажи свои картины, которыми втайне гордилась, именно он первым вынес ей приговор, который молодая художница запомнила навсегда. «У вас хорошая рука, деточка, добродушно произнес хозяин магазина, своей полнотой, пышной шевелюрой и веселыми глазами напоминавший дагерротипы Дюма-отца. Но вы кто угодно, только не художник. Ремесло крепко знаете, не спорю, и с технологией вас в Репинке познакомили. Реставрации, копии ваш верный кусок хлеба. А картины ваши покупать не станут». Тогда, возвращаясь домой с отвергнутыми полотнами, Александра кляла этого сытого «барина от искусства», как тут же его прозвала. Но Ивана Константиновича Мусахова не зря считали одним из самых опытных московских торговцев живописью. Он создал себе репутацию еще до развала Советского Союза, в смутные, хищные времена, когда становиться частным предпринимателем было попросту опасно. Его конкуренты разорялись, зловеще исчезали, а он неизменно процветал. В начале девяностых Мусахов арендовал на долгосрочной основе, практически навечно, старинный особняк в «золотом» районе, близ Кузнецкого Моста. В первом этаже располагался магазин художественных материалов, во втором галерея. Двухэтажный голубой домик, щедро украшенный лепниной, похожий на свадебный торт, быстро стал популярен и у художников, и у покупателей. У Мусахова был верный глаз и потрясающая интуиция. Если он заявлял, что продаст картину, ее можно было считать проданной. Его презирали за откровенно торгашеский подход к искусству, обвиняли в махинациях с налогами, завидовали его успеху. Мусахов, ни на что не обращая внимания, безмятежно торговал. Торговля была смыслом его жизни, он не закрывал магазин даже в праздничные дни, поэтому Александра не сомневалась, что сегодня, вечером второго января, застанет старого знакомого на месте.
Так и вышло стоило ей потянуть на себя тяжелую дубовую дверь без вывески, как навстречу хлынули свет и тепло, мешаясь с сумрачным морозным паром переулка. Звякнул подвешенный к притолоке латунный бубенец. Из подсобного помещения немедленно выглянул хозяин.
Вот это кто! воскликнул Мусахов. Сердечно раскинув руки, он подошел к Александре и трижды, в старинной манере, расцеловал ее. Дыхание «Дюма-отца», на которого торговец картинами с годами стал похож еще больше, явственно отдавало дорогим коньяком. Совсем не заходишь, забыла старика!
Вот, понадобилось сразу о вас вспомнила, с улыбкой ответила художница. Они с Мусаховым давно стали друзьями.
А без нужды не вспомнишь, резюмировал тот. Что поделаешь, развалины никто не посещает.
Это вы-то развалина? возразила она.
Ну, вроде Колизея. Торговец хохотнул. Он неизменно находился в приподнятом настроении. Все его знают, и никому он к чертям не нужен, кроме туристов. Да и туристов сейчас мало. С чем пожаловала?
Срочный заказ. Александра присела на плюшевый диванчик, в углу которого дремал огромный серый кот, неуловимо похожий на хозяина. Приоткрыв внимательный янтарный глаз, рассеченный узким зрачком, кот моментально припомнил посетительницу и равнодушно отвернулся, прикрыв лапой нос, то был верный признак надвигающихся морозов.
Нужен холст, обязательно грубого плетения, крупнозернистый. Александра устремила взгляд на потолок, словно там находился список покупок. Ширина шестьдесят, не меньше. Метра четыре на всякий случай возьму. Осетровый клей. Ничего, если не высшего качества, граммов двести. Глицерин, нет, лучше технический мед, очищенный, без воска. У тебя ведь есть швейцарский? Еще фенол.
Фенола не дам, моментально ответил Мусахов. Отравишься. Деточка, ты что, сама собралась проклеить четыре метра холста? В домашних условиях? Ты же знаешь, каждый слой сушится двенадцать часов при постоянной температуре, в затемненном помещении. А будешь делать масляную эмульсию так и несколько суток уйдет. Возьми у меня готовый холст! Сам делаю, с фабриками не связываюсь. Правда, не знаю, насколько крупнозернистый тебе нужен.
Очень крупнозернистый, заявила Александра. Прямо дерюга. С узлами и мусором в плетении. Чтобы был рельеф.
Такого дерьма, увы, не держу, торговец тоже возвел глаза к потолку. Но для тебя, деточка, найду. Это принципиально?
Художница кивнула:
Это обязательно. Еще возьму сухие цинковые белила. Килограмм. У меня были, но не помню, где лежат. Не все коробки разобрала после переезда.
А, так ты съехала со своего насеста? Я-то думал, тебя вместе с домом реконструировать будут.
Насестом Мусахов называл бывшую мастерскую Александры, располагавшуюся в огромной мансарде старого особняка, в переулках близ Солянки. Дом, находившийся на балансе Союза художников, когда-то был целиком отдан под мастерские, одна из которых принадлежала покойному мужу Александры. После смерти супруга она осталась полновластной, хотя и незаконной обитательницей мансарды. Долгие годы ее никто не тревожил, не выгонял из помещения, в сущности, почти непригодного для жилья, и она привыкла считать мастерскую своим домом. Но особняк стремительно ветшал, соседи-художники переезжали в другие, более благоустроенные помещения. Александра держалась до последнего извещения о начале работ по реконструкции. Она покинула здание, когда отключили свет и вдоль фасада выросли строительные леса.
Меня уже не переделаешь, улыбнулась Александра. Бесполезно.
И где ты сейчас?
Да вот, повезло сняла у одной вдовы художника мастерскую, почти что в соседнем переулке. Адрес оставлю на всякий случай.