ХАННА. Мы приехали в Мюнхен, когда мне было семь лет, после войны. И каждую ночь мне снилась Прага. Мне до сих пор снятся узкие переулки и извилистые улочки. Прага мрачная сказка в моей голове. Но когда мы перебрались в Мюнхен, и погуляли в парках, и побывали во дворце, и улицы были мокрыми от дождя, и дома высокими и странными, и люди кричали, и на улицах гремели выстрелы. В Мюнхене я начала задаваться вопросом, а может, жизнь это сон. И в Мюнхене она вошла в нашу жизнь.
СОФИ (в кабинете РАТА, Мюнхен, 1923 г. РАТ увлечен работой). Профессор Рат?
РАТ. Минуточку.
СОФИ. Если вы чем-то заняты, я зайду в другой раз.
РАТ. Теперь я потерял ход мыслей.
СОФИ. Извините. Это моя вина.
РАТ. Что вам угодно?
СОФИ. Не следовало мне приходить. Я оставлю вас в покое.
РАТ. На улице льет дождь.
СОФИ. Это неважно.
РАТ. Вы уже промокли.
СОФИ. Все у меня хорошо.
РАТ. Если хотите, можете посидеть у камина, пока дождь не закончится.
СОФИ. Я в полном порядке, не волнуйтесь.
РАТ. Вы не в порядке. Вас трясет.
СОФИ. Не от холода. Я немного напугана.
РАТ. Что вас напугало? Дождь?
СОФИ. Не дождь. Вы.
РАТ. Я? Меня еще никто не боялся.
СОФИ. От вас все в ужасе?
РАТ. Заверяю вас, моя жена, к примеру, меня не боится. Даже наоборот.
СОФИ. Все студенты боятся.
РАТ. Почему? Я так ужасно к ним отношусь?
СОФИ. Нет. Вы великолепный преподаватель. Потому что вы так много знаете.
РАТ. Это иллюзия. Но что нет?
СОФИ. Есть такое, что не иллюзия.
РАТ. Что именно? Что, по-вашему, точно не иллюзия?
СОФИ. Плоть и кровь.
РАТ. Вы думаете, плоть и кровь не иллюзия?
СОФИ. На самом деле я не так много знаю о плоти и крови.
РАТ. Не волнуйтесь. Кто-нибудь вас научит, и скоро, я уверен.
СОФИ. Я надеюсь найти того, кто сможет меня научить.
РАТ. Да. Я тоже. (Они смотрят друг на дружку. Звуки ливня и отдаленного грома). Вы так дрожите. Вот. У меня на диване одеяло.
СОФИ. Я не хочу доставлять вам неудобств.
РАТ (набрасывая одеяло ей на плечи). Вы должны заботиться о своем теле. Иллюзия это или нет, но именно в нем живет ваш разум.
(Они смотрят друг на дружку).
СОФИ. Спасибо. Я постараюсь запомнить.
РАТ. Присаживайтесь к камину.
СОФИ. Может, только на минутку. (Они садятся на диван). Так лучше. Так хорошо. (Она смотрит в невидимый огонь. Он на нее). Что? Что такое?
РАТ. Ничего. Я просто Что-то мне в вас знакомо.
СОФИ. Я Софи Келлер. Хожу на ваш семинар по трагедии.
РАТ. Я знаю, кто вы. Я не об этом. Какое-то странное воспоминание. Только это не воспоминание. Я не знаю, что это. Теперь я дрожу. Должно быть, здесь сквозит.
СОФИ. Может, это предчувствие беды. Мой отец говорил, если ты так дрожишь, значит, кто-то ходит по твоей могиле.
РАТ. То есть это ваше предчувствие означает, что вы собираетесь умереть.
СОФИ. Но вы тоже дрожите.
РАТ. Ваше предчувствие говорит о том, что я собираюсь умереть?
СОФИ. Мое предчувствие говорит о том, что мы с вами собираемся умереть.
РАТ. Вообще-то этого не избежать. Или вы о том, что мы умрем вместе?
СОФИ. Не знаю. Я о том?
РАТ. Не могу сказать, о чем вы. (Пауза. Они смотрят друг на дружку). Ладно. Вы посидите у огня, а я принесу вам кофе, хорошо.
СОФИ. Я не пью кофе.
РАТ. Вам нужно что-то, чтобы согреться изнутри.
СОФИ. Да. Нужно. Как и вам.
(Они смотрят друг на дружку).
6
(ХАННА на скамье в саду, слева у авансцены. Пока она говорит, МАЙЯ поднимается на платформу по левой задней лестнице, проходит мимо стола и стульев, спускается по ступеням слева к СОФИ, которая сидит на диване по центру и РАТУ, он у письменного стола слева).
ХАННА. Впервые я увидела Софи, когда папа привел ее домой на обед. Он приводил студентов домой и раньше, обычно самых лучших, потому что маме нравилось общаться с ними. Это помогало ей оставаться на связи с его жизнью за пределами нашего дома, и она находила больше точек соприкосновения со студентами, чем с коллегами папы. Все они были очень уж чопорными, за исключением Джима Куинна, который всегда был добрым и веселым. На меня никто из папиных студентов впечатления не произвел, до появления Софи. Я могла сказать, что она другая. И мама могла это сказать, я это видела. Маме она понравилась больше остальных. Но было и что-то еще. Я чувствовала, что было, но не понимала, что именно. Я была маленькой девочкой. И полюбила Софи. Полюбила с того самого момента, как увидела. Не могла оторвать от нее глаз. Такой она была.
СОФИ (с МАЙЕЙ и РАТОМ после обеда в их доме в Мюнхене, 1923 г.) Это так приятно, что вы пригласили меня в ваш дом.
МАЙЯ. Меня всегда интересовали студенты моего мужа. Они кажутся такими потерянными, угодив в великую, прекрасную темницу из книг и идей, но совершенно беспомощные в реальном мире, да еще находящиеся в полной зависимости от своих профессоров. Я кормлю их, как дворовых котов, и жалею. Но вы не такая, как они, правда?
СОФИ. Я не дворовая кошка?
РАТ. В своем классе Софи пишет лучше всех, очень тонко чувствует и понимает классическую литературу. Ум у нее блестящий.
МАЙЯ. Когда ты говоришь о ней, она краснеет, как ангел со старой картины. Все это, конечно, хорошо, но я о другом. В ее глазах есть что-то такое, чего нет в глазах других. По первому взгляду она хрупкое, беспомощное маленькое существо, но в ее глазах какой-то отчаянный голод.
СОФИ. Голод к знаниям?
МАЙЯ. Голод к чему-то. Даже Ханна это видит. Наша маленькая девочка обожает вас, знаете ли. И ее на мякине не проведешь. Она, по-своему, тоже все тонко чувствует. Если на то пошло, Ханна слишком умна, что для нее далеко не плюс. Может привести ей несчастья. Вы собираетесь иметь детей, Софи?
СОФИ. Я пребываю в сомнениях. Дети ужасают. Все создано из надежды и страха. Их пронзительная ранимость. Я всегда волнуюсь, что-то говоря или делая, потому что кажущееся несущественным для меня может оставить незаживающую рану на всю их жизнь, или дать им какую-то жуткую идею, и она будет вечно их преследовать или побудит на какие-то неадекватные поступки. Не знаю, хочу ли я брать на себя ответственность за душу другого человека. А кроме того, не стремлюсь я оказаться в тюрьме традиционных семейных отношений и потерять свою душу.
МАЙЯ. То есть не хотите стать такой, как я.
СОНЯ. О, нет. Я не хотела сказать ничего такого.
МАЙЯ. Иногда я чувствую себя, как в тюрьме. И завидую вашей свободе. Я отдала свою в шестнадцать лет. Поэтому понимаю, о чем вы.
СОНЯ. На самом деле я говорила не о вас. Я такая глупая.
МАЙЯ. Маленькой девочкой в Праге я прокрадывалась на кухню и ела корочки с пирогов, которые пекла моя мать. Я знала, то неправильно, но ничего не могла с собой поделать, такие вкусные были корочки. Думаю, я поступала правильно. Имела право есть вкусняшку, пока она была теплой. Человеку требуется брать удовольствие от жизни, если ему предоставляется такой шанс. Но когда мать поймала меня, она сдернула с меня панталоны, высекла до крови и сказала, что я никогда не найду себе мужа. Мы платим за каждое удовольствие, которое получаем. Возможно, замужество стало моим наказанием за съеденные корочки пирогов моей матери.
РАТ. Так я твое наказание?
МАЙЯ. Ты мое все. А если человек все для другого человека, тогда он должен быть его наказанием, как и его экстазом. Его жизнь, но также и его смерть. Одно вытекает из другого?
РАТ. Да. Думаю, что да.
СОНЯ. Я завидую вашей жизни, вашему ребенку и вашему мужу. Вероятно, у меня ребенка не будет. Я умру раньше.
РАТ. У Софи предчувствие, что она умрет молодой.
МАЙЯ. Правда? Кто-то собирается ее убить?
(МАЙЯ и СОФИ смотрят друг на дружку).
7
(ХАННА встает и идет к КУИННУ, сидящему на парковой скамье справа от авансцены. Лондон, 1932 г. Поют птицы).
ХАННА. Меня очень впечатлили твои лекции по греческой трагедии. Я проглатывала пьесы одну за другой. Никто так больше не пишет.
КУИНН. Твой отец уверен, что никто не может.
ХАННА. Не понимаю, почему. Эти пьесы о реальном, о том, что существует и сейчас, о любви и предательстве, ненависти, насилии, жертвах. Меня зачаровала Ифигения. Она должна умереть, чтобы ее отец мог вернуть шлюху, без которой им гораздо лучше. И все-таки она соглашается. Жертвует собой ради него. Умирает ради него.