Алексей, куда это Илья побежал? Что ты ему сказал? Мама подозрительно смотрела на меня.
Он бинокль забыл у калитки, ответил я. А вдруг она не заперта? Могут украсть.
Врёшь. Ну да ладно, разбирайтесь в своих делах сами. Но вообще хватит сидеть на дереве, как вороны. Учтите, если свалитесь, мы сейчас же уедем с дачи.
Я поглядел на маму и понял: уедем. Да, сегодня же надо будет захватить наверх верёвку и привязываться там для безопасности, не жалея на это сил и времени.
Ильюшка вернулся минут через десять, злой, как змей, с такими чистыми ушами и шеей, как будто его час тёрли мочалкой в бане, молча уселся за стол и стал мрачно жевать. «Ну дела-а подумал я. Бедный!»
После завтрака мама сказала, что ей нужно обязательно съездить в Москву. Вернётся она к обеду, а если не успеет, то чтобы мы пообедали сами, посуду за собой вымыли, на дерево ни-ни, потому что они с папой будут вынуждены ради нашей безопасности вернуть нас в Москву, ну и всё такое, и ушла.
За завтраком мы так наелись, что и думать было нечего лезть на дерево. Да и слово дали. Мы пошли за сарай, уселись там в щели, упёршись спинами в тёплую стенку, ногами в забор, и замерли. Сидеть было очень хорошо: тихо, скрытно, уютно, вдоль щели тянул лёгкий ветерок.
Земля от стенки сарая до канавы под забором была покрыта какими-то шершавыми серыми плитами, папа нам уже объяснил, что это сделано для того, чтобы вода при дожде стекала в канаву, а не утекала под сарай, а то пол и стены станут гнить и сарай развалится. А так он будет всё время сухой и крепкий. Что ж, правильно придумано, молодец тётка.
Конечно, если бы закрыться справа и слева, было бы совсем хорошо: сделать из досок стенки, к ним прикрутить дверные петли, чтобы открывались, как двери, повесить замок, ключ прятать в тайное место, и никто, кроме нас, туда входить не сможет. Здо́рово! И дождь будет не страшен: крыша нависает. Только папа не разрешит скажет, что нечего ковырять стенки сарая и переводить доски. Обойдётесь своим вторым этажом, зря, что ли, вы его у нас с мамой выпросили.
А что, если Я даже задохнулся от такой замечательной мысли: поднять одну из этих серых плит, прокопать подземный ход под сарай, плиту положить на место и всё! Никто не догадается про подземный ход, а у нас будет великолепное тайное место. А если проползти до той дыры, что в полу, то можно будет залезать в сарай! Приподнял снизу фанеру на полу и внутри. А на дверях сарая замок, и никому в голову не придёт, что мы в сарае. Папа ведь не знает, что под фанерой в полу дыра! А если папа с мамой будут требовать, чтобы мы признались, где прячемся, можно будет сказать, что пролезаем под забором на соседний участок.
Когда я сказал об этом Ильюшке, он аж зажмурился от восхищения, и мы решили сейчас же приступить к работе. Прежде всего мы попробовали поднять плиту. Тяжёлая, но за край, если поднатужиться, поднять можно даже одному. А уж вдвоём совсем просто. Мы прислонили плиту к забору и стали копать. Земля была мягкая, в ней даже корней не было, потому что под плитой ничего не росло, и мы быстро подкопались под сарай.
Под сараем вполне можно было двигаться на четвереньках. Было темновато: свет проходил только в узкие щели между бетонными блоками, на которых сарай стоял. Валялись какие-то тряпки, доски, куски фанеры, старые кирпичи. На тот случай, если надо будет прятаться, когда сарай открыт, мы соорудили из этого барахла какие-то стенки и пол, и получилось очень уютное гнездо, даже уходить не хотелось. Теперь нас никто не найдёт, даже если будет заглядывать под сарай в отдушины с фонариком. Потом, когда высохнет трава, которую скосил папа, надо будет натаскать сюда сена, покрыть какой-нибудь тряпкой, чтоб не кололось, и настанет полный кайф. Ещё нужно было всё устроить так, чтобы не осталось никаких следов нашего копания. Землю мы утащили под сарай и там разбросали, плиту уложили на старое место, замели всё веником, и теперь даже мы не сразу находили ту плиту, под которой был наш подземный ход.
Мамы всё не было. Мы вымылись, чтобы она не заинтересовалась, почему мы такие грязные, и пошли обедать. За обедом мы договорились без особой нужды в наш тайник не лазить, чтобы случайно его не выдать. А как возникнет конфликтная ситуация, мы туда и нет нас. И с собакой не найти, ведь собаки-то нет!
После обеда Ильюшка не выдержал, и мы всё-таки полезли на дерево, посмотреть, нету ли во дворе Рыжей. Ага, вон она. Опять на лошади в своей кавалерийской одежде, но насколько она стала лучше ездить! Сидит прямо, за гриву не цепляется, глядит не вниз, а вперёд. Красивая жуть. Бедный Ильюшка.
Мужик, который учил её ездить, теперь не держал лошадь за верёвку, а стоял на одном месте и только следил за девчонкой, а она что-то такое делала, отчего лошадь то шла, то бежала, то направо, то налево. Потом мужик похлопал девчонку по коленке и ушёл, а она оглянулась на него и, когда он скрылся за углом, стукнула лошадь пятками по бокам, и та побежала. Девчонка вся подобралась, напряглась, губы сжались, но всё равно сидела прямо, чуть-чуть откинувшись назад. Илья глядел на неё открыв рот. Я толкнул его пяткой и прошептал:
Скорей, пока она одна!
Он опомнился, часто закивал, отдал мне бинокль и вытащил из рюкзака за спиной мамино зеркало. Солнце светило ярко, и зайчик был большой и сильный. Брат дождался, когда девчонка повернёт в нашу сторону, и навёл зайчик ей на лицо. Ой! Зайчик будто ударил девчонку по глазам. Она зажмурилась, невольно дёрнула повод, лошадь скакнула в сторону, девчонка покосилась, поехала с лошади и хлопнулась на землю. Лошадь ещё немножко пробежала и встала.
Я охнул, а Ильюшка, дурак запрограммированный, вытащил свой плакат с посланием и выставил из листвы. Девчонка встала, закусив губу и держась за бок. Вид у неё был не очень: рейтузы испачканы, курточка в песке, шапка свалилась и волосы разлохматились. На левой коленке дыра, сама коленка ободрана Кошмар! В бинокль всё хорошо было видно. Я тут же убрался поглубже в листья и зашипел, чтобы Илья тоже спрятался, а он высунул голову из листвы, улыбается, как дурак, и тычет пальцем в своё послание.
Девчонка поглядела на свою коленку и аж топнула ногой. Бедная. Я знаю, девчонки ужас как переживают, если что-то портится в их внешности. Брат опять посветил на неё зеркалом, чтобы она обратила на него внимание, и тут она подняла голову и увидела его. Она выпрямилась, нахмурила брови, какое-то время смотрела на Ильюшкин плакат и вдруг скривилась, плюнула в нашу сторону, повернулась и пошла к дому, прихрамывая на левую ногу. Лошадь подумала и тихонько потопала за ней. Всё. Познакомились.
У Ильюшки задрожали руки, он уронил свою картонку и повернулся ко мне. Лицо у него было такое растерянное и несчастное, что все слова, которые я хотел ему, дураку, высказать, пропали, и вместо него я обозлился на Рыжую. Вот ведь дура какая! Подумаешь, упала она! Сама виновата! Сидела бы на своей лошади получше, не свалилась бы из-за какого-то солнечного зайчика.
Всё пропало, тихо сказал Ильюшка.
И я чуть не заплакал от жалости.
Ну и чёрт с ней, сказал я. Плюнь. Нечего на неё время тратить. Пошли в дом, а то мама вернётся, а мы на дереве. Попадёт. Ещё и вправду в Москву увезут или дерево спилят.
Мы слезли с дерева. Брат шёл, глядя в землю. И тогда я сказал:
А может быть, это из-за того, что ты ей понравился? Думаешь, приятно хлопаться с лошади, когда на тебя смотрит интересный тебе мальчик? Помнишь, как я на свою Нинку наорал, когда меня при ней Жорка Пухов колотил, а она, насмотревшись, взялась мне битый нос платочком утирать?
Илья поднял голову, посмотрел на меня, подумал и сказал со вздохом:
Может, это и правильно, но не с этой. Взбесилась она из-за ободранной коленки и из-за того, что на лошади не удержалась. А уж потом, когда меня увидела, плюнула от злости. А на Нинку ты тогда орал не за то, что она тебе нос утирала, а за то, что торчала столбом и смотрела, как тебя Жорка уродует, вместо того чтобы бежать за мной и всеми нашими. Там Нинка была виновата, а здесь мы.