В это время методист, улучив момент, подхватывает бумажки и спешно выходит из кабинета, бросая на ходу:
Не забудьте зайти сегодня в методкабинет, вы не везде еще расписались.
В его голосе уже нет учтивости, а сквозит еле сдерживаемое раздражение.
Я закончил отвечать. Держусь эффектно, откинувшись на спинку стула. Нога на ногу. Лицо невозмутимое, будто я балет по телеку смотрю, а не экзамен полтора часа кряду отвечаю.
Зверькова передернуло, но он быстро взял себя в руки. Попробовал еще погонять меня по предмету. Задал еще дурацкий вопрос.
Это же я уже рассказывал, ответил я, состряпав недоуменный вид. Еще раз повторить?
Нет, не надо, поморщился тот и сказал. Назовите основные принципы уголовного судопроизводства.
И это я вам рассказывал, в этот раз я соврал, нащупал слабое место Зверька. Он теперь не знает, что пропустил в моих ответах, пока пытался сбить меня.
Тогда препод выудил из своего арсенала каверзный вопрос, стоящий на стыке уголовного права и других наук, чуть ли не хиромантии. Явно не по программе.
Я замолчал. У Зверькова торжествующе блеснули глазки. Невдомек ему, что паузу я специально сделал. Типа раздумывал. Но это для него вопрос кажется каверзным. А я все-таки историк по образованию. И рассуждать о «высших материях» и молекулах бытия обучен. Правда, с первого моего студенчества много воды утекло, но я ещё и любил на историко-публицистические темы передачки разные смотреть по телевизору. Подкованность в этом вопросе у меня немного осталась. Выложил я ему свое видение на «правду жизни».
Тут препод совсем задергался. Свою нижнюю губу чуть не отжевал. На стуле заерзал. Схватился за кружку с чаем, а она уже пуста оказалась. Вытащил оттуда ложечку, облизнул. Снова засунул ее в кружку. Снова вытащил и облизнул, зубами по ней клацнув.
Тем временем я закончил отвечать и резко сменил монотонное повествование на возглас:
У меня все, Вениамин Карпович!
Тот аж подпрыгнул на стуле. Глазенками завращал, наконец, взял зачетку и смотрит на меня крысиным взглядом:
Даже не знаю, что вам поставить
Вот, гаденыш! Еще и с оценкой меня мурыжит. Ясен пень, что выше тройки не нарисует. Но меня и «международная» устроит. В отличники не стремлюсь. Для меня главное не процесс, а диплом. А красный он будет или фиолетово-зеленый, мне параллельно. Диплом мне нужен будет (если все пойдет как планирую) только лишь раз в жизни, для кадров, когда обратно в УВД вернусь.
А Зверьков сидит, затылок почесывает. Платочек достал даже и сморкнулся пару раз. В думках весь. Потом снова берет мою зачетку и громко объявляет, собираясь вписать оценку:
Удовлетворительно!
И тут происходит невероятное. Курсанты, даже те, кто не шибко в учебе преуспел и рисковал не сдать предмет, сначала глухо зароптали. Потом, подхватывая друг за другом, возмущенно воскликнули:
Вы издеваетесь?! Да Петров знает больше вас! Почему тройка! Два часа отвечал! Все ответил!
Чтобы возмущения не переросли в бунт, Зверьков ретировался. Что-то начертил в зачетке и швырнул ее мне. Я не спеша взял и, раскрыв, посмотрел на графу с оценками. Там коряво дрожащей рукой было выведено слово: «Отлично».
Вышел я из кабинета победителем. Следующие курсанты выскакивали быстро. На меня все силы упырь потратил и больше никого не мурыжил. Сдали все кроме одного курсанта, что на экзамен не явился.
Глава 7
Исхудал-то как, совсем тебя там не кормят! причитала мать.
После этих слов она снова повисла у меня на шее, даже не дав скинуть форменные ботинки. Я топтался в прихожей родительской квартиры и обнимал мать в ответ. Виделись мы редко. Как-никак это была всего третья моя увольнительная за несколько месяцев учебы. Улучив момент, я освободил одну руку и протянул ее отцу, который пытался ко мне пробиться.
Мам, мой вес не изменился. Ты просто давно меня не видела.
Не наговаривай, Поля! поддержал отец, радостно тряся мою руку. Настоящий мужчина не пузом велик должен быть, а плечами. Все у него нормально!
Да ты посмотри на его лицо! не унималась мать, наконец, от меня отлипнув. Где щеки? Где румянец? Кожа да кости!
Ну, щек у меня никогда не было, улыбнулся я. А кожа бледнее стала так зима на дворе. Солнышка меньше.
Мать смахнула рукавом ситцевого халата слезы радости:
Проходи скорее, рассказывай, как ты там? По-прежнему нравится учиться? Совсем не звонишь. Когда у вас каникулы уже? Приходишь раз в вечность, только сердце бередишь.
Мам, я же тебе говорил, у нас не каникулы, а отпуск. Мы не студенты, а сотрудники. И зарплату получаем, а не стипендию.
Да помню, отмахнулась она, лучше без всяких зарплат и стажа, но домой бы вас почаще отпускали.
Уже скоро. До февраля немного осталось, там отпуск каникулярный целых две недели будет. А потом обещают отличившихся в учебе на каждых выходных в увольнение отпускать. Троек у меня нет, так что, надеюсь, буду в числе этих самых отличившихся. Сказали, что курс наш устаканился, все неблагонадежные отсеялись, и теперь нас можно в город выпускать.
Ну, слава Богу, хоть видеть тебя чаще буду. А то ты опять сегодня, чувствую, дома не весь день пробудешь. К Соньке убежишь. Я борщ сварила. Твой любимый. Вымой руки, а я побежала накладывать. Тебе мяса побольше? Как всегда?
Я не стал спорить, для мамы я всегда выглядел голодным. Но по ее борщу с янтарными «прожилками» я тоже соскучился.
В школе нас кормили неплохо. Но разнообразия не наблюдалось. Особенно перебор с капустой был. Продуктовый склад забили квашенным салатом под завязку, и бигос ели почти каждый день в самых разных его вариациях. До учебы в школе милиции я и не подозревал, сколько, оказывается, блюд можно приготовить из квашеной капусты.
Ты как поживаешь? пока мать суетилась на кухне я, наконец добрался до отца. Что на работе нового?
Да разве это работа, отмахнулся отец. Уголь в топку швырять да давление сбрасывать. А у меня, между прочим, высшее журналистское. Только волчий билет мне выдан. Даже в школу учителем не взяли, не говоря уже про газету. Но зато график удобный в кочегарке. Сутки там, а двое дома. Во, смотри! Обои в зале поменял и окно покрасил. Есть время теперь по дому заниматься. Не то, что раньше. Мотался с репортажами по области каждый день. А потом ночами статейки клепал. И выходных-то толком не видел.
Последние слова отец произнес с какой-то грустью. Будто пытался убедить себя, что заурядный кочегар гораздо лучше, чем успешный журналист.
Какие твои годы, похлопал я его по плечу. Ты у меня еще молодой. Найдешь другую работу. Слушай А хочешь, я с Гошей поговорю? У него связей в городе, как зерна в колхозе. Мигом найдет тебе тепленькое местечко.
Никогда Петровы ни у кого ничего не просили, отец многозначительно поднял палец вверх. Сам разберусь. Отец понизил голос и еле слышно добавил. И потом. Гоша последний человек в городе от кого бы я хотел принять помощь.
Гордый какой нашелся! из кухни выглянула мать. Только о себе и думаешь. А у тебя семья вообще-то. Что плохого, если тебе помогут? Правильно сынок предложил.
Молчи, женщина, улыбнулся отец. Мужики сами разберутся. На той неделе на завод схожу. Может, там клерки нужны. В кадры или еще куда.
Уже месяц ты туда идешь, мать уткнула руки в бока. Только я сомневаюсь, что платить будут там больше, чем кочегару. Ну хоть стирки меньше будет и дымом от тебя не будет нести. Вот, чтобы в понедельник и сходил. Ясно?
Назидательное выражение лица матери сменилось на улыбку: