Свободная экономика 1015 %. В основном розница. Обложена данью, как Золотой Орде. Независимый бизнес сжимается, умирает.
Приватизированное государство. Проблема власть не передаваема по наследству. Значит, собственность подвержена переделам. Неустойчивость, взрывоопасность. Для нас для всех неудачный проект, тупик, в который загнали трамвайный вагон.
Достучаться до власти тихо и интеллигентно. Как?
Проблема реального, жизнеспособного, действенного либерализма, строительного либерализма в корыстных, национальных интересах, в интересах среднего класса, вместо его подмены людьми из паноптикума.
Как? Пока неизвестно.
И еще. В этой системе где Ваше место?
И как ее изменить честно, медленно, никем не жертвуя и никого не разрушая? Ну как?
Цензурное мышление. Штамп[2]
Цензура вечна. Во все времена общество пытается защитить себя от тех, кто стремится его разрушить, или от идей, ставящих под удар его выживание. Во все времена здесь могут быть излишества. Либо слишком жесткие запреты, когда общество задыхается и отстает в развитии. Либо, наоборот, максимум в уничтожении «нельзя», когда темная энергия, анархия, нарастание беспорядка могут привести к смерти общества, к утрате его способности выживать каждый год, каждый век.
Истина в «золотой середине». В том, чтобы пройти по острию ножа между свободой и необходимостью, между свободой и «нельзя», контролем, цензурой. В центре этого неизбежно оказывается государство как «рука» общества.
Всё это азбука. Даже скучно А, Б, В, Г, Д. А жизнь какова? Цензура избыточна? Или, наоборот, можно видеть, как она не успевает за жизнью и как идеи, несущие разрушение, накапливают силу. И причем не обязательно «творческое разрушение». Что делать, когда госаппарат сам по себе вырывается из рук общества и начинает быть не тихим незаметным механизмом, а самодовлеющей силой, со своими крайними идеями, со всем размахом подавления всех, кого он считает «мимо образца»?
«Пройти по острию ножа». Чувство меры, рациональность, прогрессивность. Желание блага. Не желай ближнему своему того, что не желаешь себе сам. Понимание того, что ничто не вечно, и нормы этики никогда и нигде не бывают неизменны и тоже развиваются. Выживание, «плодитесь и размножайтесь», благосостояние, «живите как можно дольше» и, наконец, любовь к своему народу может быть, это и есть главные принципы цензуры? Или, что то же самое, мира обращения идей?
Есть области, где учат на крайностях. Попробуем и мы разобраться в крайностях цензуры, чтобы понять, как жить с ней.
Возведение цензуры
Родословную цензуры в России ведут от Киевской Руси («список отреченных книг», апокрифы). XVIIIXX века крепость цензуры растет. Под закат царствования Николая I, в начале 1850-х, «расплодилось свыше двадцати различных специальных цензур всевозможных ведомств».[3] Цензурный устав 1804 г. 47 статей, 1826 г. 230 статей.[4] В последней четверти XIX в. ежегодно рассылались десятки запретительных циркуляров (Словарь Брокгауза и Ефрона). В 18651880 гг. приостановлено 52 издания, в 18721879 гг. 60 запрещений розничной продажи.[5] За 80 лет (18251904 гг.) цензурой отдано под нож 248 названий книг. Реальных запретов (у них масса форм) было в десятки раз больше.[6]
Всё это, конечно, детский лепет в сравнении с тем, как цензура развернулась в XX веке. В 1938 г. в СССР контролю цензуры подверглись 8,6 тыс. газет, 1,8 тыс. журналов, 40 тыс. книг тиражом почти 700 млн экз., 74 радиостанции, 1,2 тыс. издательств, 70 тыс. библиотек.[7] «Число только русских изданий, прошедших официальную советскую цензуру и впоследствии уничтоженных, превышает, по нашим подсчетам, 100 тыс. названий. Что же до количества уничтоженных экземпляров, то об этом мы можем судить лишь приблизительно. Тираж конфискованных дореволюционных книг редко превышал 1200 экземпляров: таким образом, уничтожению подверглось примерно 250260 тыс. книг. Если учесть, что тиражи таких книг в советское время колебались от 5000 до 50 000 экз. (порой они доходили и до полумиллиона) и принять за основу средний, то мы получим устрашающую цифру, во всяком случае превышающую миллиард экземпляров. При этом нужно иметь в виду, что сюда не входят миллионы и миллионы экземпляров книг, истребленных в результате «очистки» массовых библиотек по линии Главполитпросвета».[8]
То взлет, то падение
То открытость, то, наоборот, закрутить гайки. Все это циклы в истории России. То максимум власти наверху то поделиться ею с обществом, децентрализация.
Пики цензуры хорошо известны. Их даже называют «цензурным террором». Это все время Николая I, 1858, 1862, 1868, 1872 гг. при Александре II,[9] начало 1920-х гг., 1930-е гг. А далее, до середины 1980-х постоянно активная, жесткая цензурная система, схватывающая любой публичный информационный объект, до и после его появления.
Пик цензуры это максимум контроля, наказаний и тотальный страх «как бы чего ни вышло».
А может выйти все что угодно.
Хроника преуспевающей цензуры
При Павле I, в 90-х гг. XVIII в., на ввозе «задерживались все книги, где рассказывалось о любовных похождениях королей и принцев, нельзя было хвалить «просвещение века», мечтать о «золотом веке», говорить, что все люди и государь, и нищий братья. Император Павел повелел, «чтобы впредь все книги, коих время издания помечено каким-нибудь годом французской республики, были запрещаемы». «18 апреля 1800 г. совершенно был запрещен ввоз в Россию иностранных книг».[10]
1826 г. «Вот для образчика несколько выражений, не позволенных нашей цензурой, как оскорбительных для веры: отечественное небо; небесный взгляд, ангельская улыбка, божественный Платон, ради Бога, ей Богу, Бог одарил его; он вечно занят был охотой и т. п.».[11] «Кто бы подумал, что для помещения известия о граде, засухе, урагане должно быть позволение министерства внутренних дел»! «Один писатель при взгляде на гранитные колоссальные колонны Исаакиевского храма восклицает: «Это, кажется, столпы могущества России!» Цензура вымарала с замечанием, что столпы России суть министры».[12]
1835 г. В статье «одна святая названа «представительницею слабого пола». Цензору от министра строгий выговор.[13] В стихах в честь царя «автор, говоря о великих делах Николая, называет его «поборником грядущих зол».[14] Собрали по рукам все книжки, до дворца дойти не успела, перепечатали страницу, «поборник» заменили на «рушитель».
1843 г. «Князь Волконский (министр двора) требует ответа для доклада государю: на каком основании осмелились пропустить сравнение оперы со зверинцем и кто ее сочинитель?».[15] И еще приказ о борьбе с французскими романами (он много раз повторен).[16] Где же могут быть вредные идеи? Париж!
Все это, конечно, «весна» цензуры, хотя почему «весна»? Тысячи доносов полицейских, доброжелателей (их много есть у нас), сочинителей друг на друга. А если что вдруг не так цензора на гауптвахту!
18521853 гг. «В Париже выдуман какой-то новый танец и назван мазепой». Министр решил, «что тут скрывается насмешка над Россией».[17] Цензору выговор и угроза отдать под суд. В то же время у министра спрашивают разрешения можно ли окружить «черным бордюром известие о смерти Жуковского. Министр разрешил».[18] «Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал свое запрещение необходимостью, чтобы это известие получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел».[19]
Многое может сегодня вызвать усмешку, но это реальные люди, реальные истории их жизней, то, на что тратилось их уникальное, судьбою данное время. И по любому пустяку наверх. И по любому пустяку, не грозящему никакой бедой устоям, страх. Так устроены цензуры в жестко централизованных государствах.