Так ты не Олестя ли?
Оксюта, поправила она.
Ох, прости старого, попутал. Память уже не та, что прежде.
Девушка едва приметно улыбнулась и лукаво посмотрела на старика:
Скажи, диду, а не Свербысь Гусище ли ты, Лапотным прозванный, из людей вышечтимого марона Крытеня?
Он и есть, отозвался старик, широко улыбаясь. Взгляд его из прищуренного стал дружеским, тёплым. Прочие тоже оживились и закивали.
Так у меня ж для тебя есть кое-что, благодеятелями моими оставленное, как другу староверному, всплеснула руками Оксюта, поднимаясь с лавки. Погоди, сейчас обернусь, и выскользнула за дверь.
Это кто ж такая, дидусь? осторожно поинтересовался тот, кого называли Тума.
Ясноваженная и весьма богатая маронка, отозвался тот. Я от Мокича слыхал про неё. Знатная она, и не приёмными родителями, а истинными. В сиротстве осталась, и её до поры в Щедрицы забрали Карпусь да Лянка. Души в ней не чаяли, как и Мокич с Ялиной. На язык остра, на руку тяжела если в гнев ввести, но рачительна, умна и не злопамятлива. Так что, Лабусь, благодари Вышнеединого, скудоумец, что обошлось! Ей перстень особый вышнеуправцем дан: коли обидит кто маронку, драту тому быть нещадно. А ты к ней, светлой, как к придорожной давалке!
Пшёл с глаз за дальний стол! Гнатий вновь наподдал парню по затылку. Хозяин гостильни, накрывавший на стол, глядел укоризненно: еще не хватало из-за какого-то дурня от местной управы разнос получить. Хвала Вышнеединому, уладилось вроде.
Оксюта бесшумно появилась в дверях, оглядела всю компанию, чуть приметно нахмурилась. Задержала взгляд на Туме, и нахмурилась еще больше, но тут же улыбнулась.
Диду, вот тебе, поклонилась она старику, протягивая изрядных размеров холщовый свёрток. И отдельно подала небольшой звякнувший мешочек. Глаза старика округлились:
Ох, милая, нешто всё мне?!
Да, дидусь. Там внутри грамотка есть, где то, что оставлено тебе, записано рукой Станко Мокича. Девушка подняла взгляд на Гнатия: Куда ж вышечтимый марон послал вас, ясноваженные? Торжища навроде нету.
Так мы уж к дому, светлая маронка. Вот за ним в Ученище мотались, Гнатий махнул рукой на скорчившегося в углу Туму.
О как, удивилась девушка. На что ж он Крытеню? Может, знатен делами святыми в угоду Вышнеединому?
Про то не знаем. Только у марона донька заболела, и наказ он нам дал штударя Туму доставить в имение. А Тума этот, вишь, всё от мароновой милости сбежать норовит.
Вот дурной, покачала головой Оксюта. Худо, коли другое что вместо головы думает да и сам кое-как дело делает.
Тума вздрогнул. Посмотрел на маронку, но та уже обернулась к подошедшему хозяину:
Буде добр, всё, что я запросила, ко мне в комнату доставь. Негоже добрым людям мешать отдыхать, и, не слушая возражений, направилась к дверям. На пороге обернулась: И вот ещё что Угости-ка на славу ясноваженных, пусть добром помянут и моих родных, и тех, что волею Вышнеединого мне родными стали, она положила на край стола два злотенка и вышла под невнятный гул благодарностей и добрых пожеланий.
Ай да мароночка, ай да щедрица! Гнатий, оправившись от восторга, повернулся к хозяину: Тащи сюда всё наилучшее да выпивки самой дорогой! И поболее!
* * *
Тума смутно помнил эту ночь много пили, много говорили, на просьбы отпустить его лишь посмеивались да подливали настоек. Припоминал, как задавали ему вопросы разные, а он только молился про себя, чтобы не сболтнуть лишнего про то, как пару ночей назад почти насмерть пришиб старуху-ведьму, которая чуть дух из него не выпустила. А та возьми и обернись юной красавицей да пообещай, что теперь непременно сведёт с ним счёты Припоминалось ему ещё, как все пьяно и дружно хохотали над недоумком Лабусем, вышедшим на двор по нужде и вернувшимся белым от страха, лопочущим непослушным языком про то, что, мол, заглянул на конюшню, хотел маронкиного коня погладить, а тот как сверкнёт огненными глазами да как покажет из-под губы длинные и вовсе не лошадиные клыки Как потом очутился в каморке с крохотным оконцем под крышей, Тума уже не помнил. Лунный свет пробивался сквозь грязные стекла, каморка плыла и качалась, с нею качались и мысли о ведьме, и о том, как же он сразу её не распознал да не сбежал, и о том, как теперь быть. Глухое отчаяние наполняло душу, а потом сменялось вдруг пьяной удалью и начинали рисоваться картины, как он избежит опасности или справится с ведьмой и как будет после похваляться о том в Ученище И тут у себя в голове Тума услышал едва слышный голос, говоривший понятно, но не по-местному:
Глупец ты, штударь. С ведьмой так просто не совладаешь.
Тума хотел было подскочить, спросить, кто здесь, но не сумел даже пошевелиться.
Я могу помочь тебе избавиться от ведьмы и спасти твою жизнь.
Чего взамен просишь? с трудом ворочая языком, пробормотал Тума.
Каплю твоей крови.
Что? мигом вскинулся парень, осеняя себя божественным знаком. Поди прочь от меня, нечистый! Именем Вышнеединого заклинаю
Голос тихо фыркнул:
Ох и дурень же ты, Тума. Сроку у тебя два дня да две ночи, кроме этой. Потом, если жив останешься, ещё раз спрошу. Ума не прибавится после не жалуйся.
Прочь! Может, мне почудилось и вовсе то не ведьма была, и вовсе не
Дурень, повторил голос. А дурням чаще выпадает гибель, чем везение.
Да я тебя Тума собрался с силами, сел и проснулся. Луна ушла, но солнце еще не встало и зорянник не пел. Голова трещала, что переспелый бузень на грядке. Хорошо хоть кувшин воды рядом поставили. Штударь жадно напился, протёр заспанное лицо.
Приснится же всякое! проворчал он и заснул опять, уже без сновидений.
* * *
Утром все были помятые и опухшие, отпивались рассолами, дожевывали оставшееся с вечера. Что не съели, Гнатий велел завернуть с собой. Пока укладывались, на крыльцо вышла Оксюта в дорожном наряде, свежая что ясная зорька.
Породил же Вышнеединый красоту, аж глазам больно! прошептал Янчусь и, сняв шапку, поклонился: Утречко наидобрейшее, светлая маронка!
Не сильно ли мешали спать? спросил Гнатий.
Нет, ясноваженные, улыбнулась девушка. Да хранит вас Вышнеединый в пути.
Вчерашний работник тем временем вывел во двор её коня статного вороного красавца с лоснящейся шкурой. Оксюта похлопала его по шее, огладила. Конь фыркнул и переступил с ноги на ногу, косясь на повозку, в которую его как раз собрались запрягать.
Ой лихо! вдруг выдохнул разом побелевший работник.
Что там? маронка подошла к парню, держа коня под уздцы. И ахнула едва ли не со слезами: Да что ж за вредительство-то такое?! Как мне быть-то теперь?
По оси змеилась трещина, спицы в колесе были погнуты, а дорогая упряжь изрезана. Парень бросился за хозяином. Тума, привлечённый разговором, сразу припомнил ночные похождения Лабуся и бросил на недоумка быстрый взгляд, но тот сам выглядел ошарашенным нарочно такое не изобразишь. Гнатий и Янчусь заохали, начали наперебой уговаривать Оксюту заехать к марону Крытеню там, мол, ущерб исправят, сделают всё наилучшим образом. И с облегчением выдохнули, когда девушка нехотя согласилась.
Пока придумывали, как к малмыге половчее прицепить повозку да сооружали внутри поуютнее место для девушки, трактирщик принёс короб, аппетитно пахнущий мёдом:
Не откажи, светлая маронка, прими. Недосмотрел за добром твоим, прости уж!
Оксюта помедлила, сурово глядя на хозяина. Затем вздохнула:
Так и быть, приму.
* * *
Путь до имения марона Крытеня был долгим. Поначалу все молчали, чувствуя себя неловко, но постепенно разговорились: об урожае и ярмарках, о праздниках, о жизни в Дальнеюжье и в поместье, именуемом Знатным уделом. Впрочем, от Оксюты не укрылось, что на вопросы касательно семьи марона да порядков в доме мужчины отвечали вроде бы с почтением, но как-то скупо и нехотя. Затем затянули песни и с ними уже затемно подъехали к имению. Чуткий слух Оксюты издалека уловил причитания, стоны и плач. Напрягся и Тума, прислушиваясь.