Навстречу малмыге уже бежали мужчины и женщины махали руками, кричали, чтобы пение прекратили. На расспросы ответили, что метавшаяся в бреду Галия, донька Крытеня, на закате отправилась к Вышнеединому. Заодно поведали, что мароночка перед смертью вдруг вскрикнула не своим голосом: «Прогони её! Прогони!», а потом затихла и отошла.
Кого это прогнать? с жадным интересом спросил Пытусь.
Наперво думали, смерть. А вскоре побируха пришла, ночевать набивалась. Марон велел милостыню дать да выставить вон. Как та ни жалобила, что ноги не держат, а с господином не поспоришь А чего это вы везёте?
Да вишь, у светлой маронки Оксюты с Золотополья повозку спортили. Поправить надо.
Малмыга с прикреплённой к ней повозкой въехала на огромный освещённый факелами двор. Спрыгнув на землю, Гнатий первым делом бросился в дом господина. Прочие пока помогли Оксюте выбраться из малмыги да краем глаза приглядывали за Тумой, который тревожно озирался по сторонам.
Женщины окружили Оксюту, кланялись, приглашали присесть на лавку да выпить с дороги свежего молочка. Девушка от угощения не отказалась. Как-то незаметно завязался разговор. О смерти маронки Галии женщины рассказывали шёпотом, боязливо оглядываясь, и осеняли себя знаком Вышнеединого. Оксюта слушала, вздыхала, сочувствовала, затем отдала старшей из женщин сладко пахнущий короб и попросила разделить между всеми, дабы помянуть ушедшую душу.
Вернувшийся Гнатий подошёл к девушке, отвесил поклон:
Такое дело, ясноваженная Оксюта Марон видеть тебя хочет.
До меня ли ему? вздохнула она, но пошла за Гнатием. Тот проводил её до просторной залы, освещённой множеством свечей, пропустил маронку внутрь, а сам остался в сенцах. Оксюта увидела затянутые тканью зеркала, в отдалении гроб с телом юной девушки, и поклонилась шагнувшему ей навстречу мужчине.
Даже не знаю, как приветствовать тебя, вышечтимый марон, с тихой печалью проговорила она. Ибо сейчас никакие слова не исцелят боль души отца, потерявшего любимое дитя.
Благодарствую, светлая маронка, отозвался Крытень, глядя на девушку. Оксюта подняла на него глаза. Марон хоть и не был молод, но сохранил стать и силу, и особую суровую красоту. В тёмных коротко стриженых волосах его едва серебрилась седина, скорбные морщины перерезали лоб, а глаза, словно пеленой, были укрыты глухим горем. Прости, что не могу как должно такую красоту встретить. Музыкой бы да весельем, а не смертной тоской.
Это ты меня прости, вышечтимый марон. Не ко времени всё случилось. Прикажи поскорее чинить повозку мою, да я в путь отправлюсь, дабы не мешать проводам дони твоей.
У марона дрогнуло суровое лицо.
Обидела? встревожилась девушка.
Нет, что ты, широкая ладонь коснулась её щеки, задержалась на мгновение и безвольно опала. Наказ дам о почине, а ты будь здесь, сколько пожелаешь. Может, и мне в печали моей легче станет. Завтра поговорим, а сегодня не серчай: хочу побыть опоследние часы с доней моей.
Оксюта кивнула:
Я ж всё понимаю, вышечтимый марон. Да облегчит Вышнеединый боль твою.
На мгновение показалось, что Крытень еще что-то скажет, но вместо этого он подошёл к дверям, распахнул их и велел:
Гнатий, проводи ясну мароночку и проследи, чтоб ей наилучший покой выделили да ни в чём отказать не смели. Животину её досыта накормить, и починить всё, что напорчено! Да зови сюда штударя этого. Говорить с ним буду.
Гнатий кивнул, посторонился, пропуская Оксюту, и не заметил, как чуть приметно нахмурилась девушка: в глазах услужника она увидела то же самое, что и у его хозяина. Словно клубилось в них нечто тёмное, слабо различимое, но от этого не менее опасное.
* * *
Тума робко топтался на пороге, не смея поднять глаз на сидящего возле гроба мужчину. Затем несмело кашлянул, и марон повернулся к нему.
Здоровьица тебе, вышечтимый, штударь стянул шапку, поклонился. Неровно остриженные светлые кудри упали ему на лицо.
Значит, ты и есть будущий толкователь Слова Вышнеединого Тума?
Он самый.
Не упомню, чтобы прежде видел тебя, Крытень поднялся, подошёл к парню, с недоверием разглядывая его. Чей ты сын?
Не знаю, что и ответствовать, вышечтимый марон. Один я родных не упомню, сирота с малых лет.
В наших краях бывал?
Так впервые
Крытень схватил его за рубаху, подтянул к себе, недобро сверкнул глазами:
А не лжёшь ли? Говори, откуда доню мою знал? Где был с ней?
Клянусь, отродясь дел с вышечтимыми не имел! затараторил испуганный штударь. Я всё ж разуменье имею, к кому соваться не следует.
Несколько мгновений марон пристально смотрел на Туму, затем медленно, словно нехотя, разжал пальцы:
Тогда пошто она тебя выбрала, дабы поминал её Словом Вышнеединого?
Тума растерянно пожал плечами. Осторожно подошёл к гробу, чувствуя, как предательский страх холодом крутит нутро. Глянул на упокойницу и как можно ровнее ответил:
Откуда ж мне знать? Людям порой такое желается, что и наимудрейший не поймёт, отчего да к чему.
Коли сведаю, что лжёшь начал было марон, но тут же тряхнул головой, отгоняя напрасный гнев. Может, добрыми делами ты славен? Или многосвяточестив?
Кто, я?! Тума нервно хохотнул и прикрыл рот рукой. Нет, вышечтимый, ни прилежанием, ни святостью не могу подивить. Наставители говорят, ленив без меры, покуражиться да выпить горазд. Бывало, да простит меня Вышнеединый, к девкам ходил в канун Праздника Удержания.
Марон глянул возмущённо, но промолчал. Некоторое время мерил шагами комнату, что-то обдумывая, затем остановился у гроба, поправил в изголовье венок из белых цветов:
Едва почуяла доня моя близость смерти, так попросила: «Пошли в Ученище за штударем Тумой, пусть он молится за меня, грешную» и более ни слова не сказала. А сегодня успела только шепнуть: «Тума пусть троеночие поминает, только он один ведает» Что ведает, я уже не услыхал Буде так. Поминай её Словом Вышнеединого троеночие, Тума.
Не во гнев вышечтимому осмелюсь сказать Для такого случая не меня кого-то из умудрённых надо бы. Хоть третьепосвященного они и собою видны, и навык имеют
Может, и так. Только я волю дони моей выполнить обещал. Коли она просила тебя, ты троеночие и отслужишь. А я за то награжу тебя изрядно. Ступай, марон махнул рукой и вновь сел у гроба, глядя на мёртвую.
* * *
Оксюту приняли со всем почтением, разместили в уютных покоях, из окон которых виднелся сад; нагрели воды, чтобы девушка смогла ополоснуться, а после взялись было накрывать на стол, но маронка покачала головой:
Не в радость одной-то. Если вы не против, я бы с вами поела.
Женщины растерялись как так, вышечтимая да с ними рядом, но перечить не стали. Оксюта рассказала им, что без дела сидеть не приучена хозяйство, что от кровных родителей осталось, большое, да и у приёмных тоже. Разговор постепенно сладился и зажурчал ручейком.
Вот глаза радуются, на тебя глядючи, ясна маронка. Наша-то приветлива не была. Навроде улыбается, а словно холодом тянет.
Надо же, удивилась Оксюта. Сам-то вышечтимый хоть и суровым мне показался, а всё же с душой.
Так-то оно так, зашептала одна из женщин. Галия-то, покуда малой была, словно солнышко сияла, а едва мать её к Вышнеединому ушла, так мароночку словно подменил кто.
С постели не вставала, добавила другая. Аж на упомин до святого дому не ходила такая горесть сильная была.
Да и марон наш тоже Жену любил ох как!
Хватит, растрещоткались! осадила их самая старшая, Одарёнка. Нечего в ночи да об ушедших, чтоб не заплутали они на пути к Вышнеединому и назад не вернулись.
По твоим словам так и быть, хозяюшка, кивнула Оксюта. А что за узорье дивное на рукотканце вышито? Цветы словно живые
Разговор перешел на вышивку и прочие женские хлопоты. Убирать со стола Оксюте не дали не по чину, и гостья пошла проведать своего жеребца. Тот обрадовался хозяйке, с удовольствием принял лакомство из её рук. Оксюта долго наглаживала лоснящиеся бока вороного красавца и чему-то задумчиво улыбалась.