Там был столик, за которым мы обычно сидели компанией человек в шестнадцать. Классика жанра сборища, где мужчины творческие, бедные, недооцененные, в свитерах с «горлом» и джинсовках, один обязательно с гитарой. И все мнят себя великими художниками! И, конечно, очень хотят есть, выпивать и трахаться.
Среди них был Гена действительно гениальный художник, который показал мне, что такое пропорции.
А еще помог мне убить мать.
***
Это сейчас Никольская светлая и нарядная, а тогда один фонарь на сто метров, да и то часто не горел. Зато там можно было купить что угодно: оружие, наркотики Проститутки стояли вдоль магазинов, поджидая улыбчивых Бенов, улизнувших из «Хилтона» без Барбар.
На углу была аптека, перед которой всегда стояло несколько человек в длинных пальто. Подкладки служили витриной для препаратов, как в фильме «Иван Васильевич», когда Шурик покупал микросхемы.
Когда мы сидели в той чебуречной, Гена иногда вставал и уходил. Однажды мне стало интересно, куда он ходит: я спросила. Он посмотрел на меня оценивающе, сказал: «Пошли, покажу». Мы купили упаковку феназепама. Гена объяснил, как он влияет на нервную систему и какой эффект дает вместе с водкой, как его правильно дозировать, чтобы видеть волшебные сны, а не заснуть навсегда.
Я попробовала только один раз. Мне хватило. Состояние слишком напомнило мать: воловьи глаза и размазанный рот. В чем-то я все-таки ей благодарна: она поставила мне «прививку» от алкоголя и наркотиков на всю жизнь.
Психологи говорят, что дети в семье, где родители алкоголики, на всю жизнь обречены быть либо законченными алкоголиками, либо такими же упертыми трезвенниками.
Я второе.
ТОТ ДЕНЬ
Феназепам стоил дорого, но за месяц я накопила на две упаковки. Двадцать граммов в два раза больше смертельной дозы.
И наступил Тот День.
Впервые чувствую, как вместо уродливых звездочек-пиктограмм я хочу написать заголовок: «Тот день».
Или лучше напишу так: ТОТ ДЕНЬ.
Отец улетел на несколько недель. Мать запила сильнее обычного. Тут как раз подвернулась Лера предложила отвезти ее на дачу. Я согласилась, кивнув: «Может, на свежем воздухе станет лучше».
В институте после первых двух лекций помелькала в мастерской, по-тихому вышла, сразу на вокзал.
Когда доехала и вошла в дом, мать была почти трезвой как будто чувствовала. Давно я ее такой не видела!
Чего приперлась?
Хотела поговорить.
Чего говорить? Все равно счастливой не будешь
Дальше она завела свою обычную шарманку: «в кого уродилась», «посмотри на себя», «шалава», «разрядилась, королева Шантеклераˮ», «а волосы-то жидкие», «а колени-то, ноги какие», «и кто с такими замуж возьмет»
Поток иссяк, когда я поставила бутылку на стол. Помню, как она колебалась. Она всегда была сильной. Не сразу умерла после такой дозы после десятилетия алкоголизма умудрилась еще спуститься по лестнице, зашла в угол. Еще бы чуть-чуть и позвонила: два ноля один. Но телефона там не было
Недавно я поняла, почему она пошла именно под лестницу. Они с отцом хотели установить там телефон. Телефон на даче в те времена настоящий признак успеха: «Как у министров!», продолжение ее присказки «Да ко мне министры ходят!»
Телефон они так и не поставили это было, действительно, сложно. Но эта старая сука с литром водки и двадцатью граммами феназепама в желудке остатками умирающего сознания все-таки помнила, что там МОГ БЫ БЫТЬ телефон!
Мог бы, мама, мог Но даже если бы был, тебе бы это не помогло!
Ее организм боролся: пропитый, старый, но все еще сильный. Так что она умерла не от комы задохнулась собственной блевотиной: пыталась очистить желудок, продолжить жизнь. Напрасно: желудочный спазм возникает позже, чем смертельная доза втягивается в кровь.
Когда я узнала, что она провалялась в том углу под лестницей три дня, пока ее не обнаружили соседи, внутри заиграло: «Отомстила! За себя! За арбуз! За тысячи счастливой не будешьˮ и отрезанный ломотьˮ. И даже за то, что защищалась мной от маньяка!»
Получай! Бам-с!
Глава 2. Лера
Жизнь магазин.
Бери с полки что хочешь и уходи.
Не помню, как вызвал такси, даже как сел в него. Очнулся в пробке на мосту напротив «Метрополиса».
Ты где? спросил кто-то в трубке.
На мосту.
На каком еще мосту? Валера, я знаю!
Что?
Я все знаю, сказала Лера: это была она.
Что «все»?
Что случилось с Юлей.
Что?
Повисла пауза, единственная за пять лет наших разговоров с Лерой.
Мне звонил следователь Этот Космодемьянцев.
Коломиец.
Да! И я знаю, где она.
Где?
Я расскажу, как все было! Она там точно! снова через несвойственную паузу сказала Лера.
Видимо, ей не очень понравилась моя реакция.
Давай встретимся.
Зачем?
Поговорить.
Ну да Ресторан «Моллюск» знаешь?
Знаю.
Давай там.
Это рядом с прудами?
Да.
С Чистыми?
Патриаршими.
А почему не в квартире?
Потому что я хочу много выпить и очень много съесть, сказал я, и это была стопроцентная правда. И к ней я тут же добавил стопроцентную ложь: С тобой.
А, хорошо Через час?
Через три. У меня еще дела.
Я отключил вызов.
***
Дома я долго грелся под душем, скреб кожу, хотел смыть образ маленькой Юли: с глазами-блюдцами, руками и ногами-«спичками», длинной шеей («Ишь, шею вытянет!»), вся в синяках от ударов («В кого уродилась!»), как она тащит к черному мусоропроводу арбуз. И почему мусоропроводы, правда, всегда такие черные? Как будто раз в день кто-то выливает туда ведро мазута
Несколько раз помыл голову, но стало только хуже: волосы сделались жирными, шампунь оказался для сухих волос ненавижу такой, Юля тоже его ненавидела.
***
Заварил и сразу выпил кружку виски-чая, но лучше не стало. Заварил вторую, сел, прислонился к колонне, какое-то время «грел» руками обложку блокнота. Открыл на фразе: «Бабушка и дедушка жили в Башкирии». До встречи с Лерой оставалось еще два часа. Хотел почитать, но вспомнил, что после Жданова не осталось денег.
Подошел к Юлиной половине шкафа, выдвинул узкий ящик для часов и украшений, достал «ЛеКультр». Часы были как новые, но белая кожа ремешка сильно потерлась и потрескалась. Юля надевала их нечасто, но если надевала, не снимала ни в тренажерном зале, ни в бассейне, как будто хотела, чтобы они сильнее износились.
***
Вышел, перешел Поварскую, по Молчановке дошел до «Эм» как жители «Золотого» называют «Ароматный мир», взял две фляжки «белого на черном», спустился в переход через Новый Арбат, пока переходил, выпил первую.
Дошел до домов-книжек главное уродство «Нового», вошел в узкий темный вход с крутой лестницей вниз и неоновой вывеской «Ломбард номер один».
Добрый день! сказал кавказец эталонная вариация «грязного типа».
Часы хочу продать.
А коробки у вас нет? он покрутил «ЛеКультр», потыкал пальцем по трещинам ремешка.
Сделал вид, что расстроился, но лицо вида скучающей собаки стало как у хорька.
Нет.
Не найдете?
Нет.
Без коробки дам тысячу.
Он еще покрутил часы и уточнил:
Долларов, ка-а-нечно.
Пятнадцать. И то только потому, что я спешу.
Таких денег они не стоят, ка-а-нечно.
Они стоят тридцать, но я спешу.
Я протянул руку за часами, взялся за корпус, на несколько секунд снова ощутил металл и тяжесть настоящей дорогой вещи. Не продал бы и за тридцать, но Лерино «я все знаю» ждало в «Моллюске» уже через час.
Э-э За-а-чем так? Мы только начали разговаривать! он надел бинокуляр, сделал пару чирков иголкой по задней крышке. Десять ма-а-агу дать.
Нет. Пятнадцать.
Больше нет.
Сколько сейчас есть?
Двенадцать, и еще три Армен скоро принесет. Я па-зва-ню.
Давай двенадцать. Вечером зайду за остальными.
Да-да, брат Сейчас я тебе расписку напишу.
Не надо. Давай двенадцать, я спешу.
Выйдя из «Номер один», вернулся так же, через подземный переход, выпил вторую фляжку. Шел и думал, что к названию «ломбард» не подходит приставка «номер один». Лучше смотрелась бы «Точка невозврата» или «Последний шанс».