Сынок, повторил отец, Я слышал, что за беда приключилась с тобой в Уппсале. Никогда раньше я не говорил с тобой об этом. Зная твою слабость к спиртному и твою паталогическую страсть к приключениям я говорю тебе теперь: что бы не случилось, в какие долги бы ты не залез, никогда, слышишь, НИ-КОГ-ДА не продавай наше имение. всегда возвращайся домой. Помни одно: у каждого человека должен быть дом, дом, в который можно вернуться, зная, что он всегда открыт для тебя и ждёт своего хозяина. И, думается мне, ты должен жениться.
Нет, отец, жениться я не хочу. И и не могу. Боюсь я, что болезнь моя вновь может возобладать надо мной. Зачем же обрекать женщину на жизнь с таким беспутным мужем, как я. Ты знаешь, отец, что в душе я философ, и мне нужны, просто необходимы, новые впечатления. Я хочу увидеть жизнь, полную, настоящую жизнь! Хочу видеть и общаться с людьми. Я жажду общения, простого человеческого общения, чего я был лишён все эти годы в Уппсале. Ведь, будь у меня хоть один настоящий друг, разве я начал бы пить. он рассмеялся холодным резким смехом и продолжал, разгорячённый: Я молил Господа Бога нашего, чтобы он дал мне совет, подал бы знак, как и какой дорогой мне следовать. Ты хорошо знаешь, что я всегда прилежно ходил в церковь каждое воскресенье и исполнял все заветы божьи. Но нигде я так горячо не молился как в уппсальских храмах и в те часы, когда лежал с головной болью в постели. Я молился и когда лежал пьяный в пустом доме. Я плакал и просил Господа указать мне верный путь. И вот путь нашёлся сам собой. Я отплыл за море. Три года я провёл в скитаниях по разным странам и городам. И что?! Я думал, что за границей найду родственные души, с кем бы я мог поделиться своими мыслями. Но нет, и там не нашёл я ни друзей, ни счастья! За всё то время, я ни разу не притронулся к спиртному. И что?! Что дало мне это? Дни гнетущей давящей тоски и одиночества, беспросветные часы уныния. Ни этого я искал. Искал я друзей, а обрёл лишь пустоту. И я уже не молился, а проклинал Господа за свою судьбу. Но. Но теперь он оборвал себя на полуслове, взглянув на отца. Лицо его покрылось холодной испариной, а губы беззвучно шевелились. Георг воскликнул про себя: «Какой же я дурак. Так раскричался о собственной судьбе, когда отец мой лежит при смерти! Идиот!» хотя отец его совсем не был похож на умирающего: немолодой, но ещё не старик, он лежал сейчас на широкой кровати, ужасно бледный, но с ясным взором тёмных глаз, лицо его не было измождено болезнью, хотя доктор и сказал, что жить Эрику Эрикссону остаётся недолго.