А в штрафроту как угодил? против воли всё больше сопереживая непростым зигзагам судьбы Антохи, поинтересовался Тишкевич.
Так, за чужую дурь! Вздохнул Барабохин. В мае дело было уже тут, в Литве. Батальон наш двумя ротами брал Дукшас Да какое брал! Боя не было: немцы сразу отошли. Дукшас тот махонький, но станция там железнодорожная. Видать, потому он и понадобился А там Ребята в тупике нашли цистерну. Проверили, спирта на треть Ну и
Ясное дело, усмехнулся Тишкевич. Дармовая выпивка кто ж откажется. Эх, Рассея ты Рассея!
Все упились вусмерть, продолжил вещать Антоха. А ночью немцы пришли и наших сонных да пьяных штыками перекололи
Николай ушам своим не поверил. Он-то было решил, что причина отправки Барабохина в штрафники обычная пьянка, как говорится, в частном порядке, а тут Что б две роты это ж никак не меньше трёхсот человек! перерезали, как стадо баранов? Хотя Сданный без боя городок. Якобы случайно обнаруженный спирт. Похоже, немцы заранее всё просчитали.
И что, всех перебили? переспросил Николай.
Стрельбы не было, так должно всех, Уверенности в голосе Антохи не чувствовалось. Знаю тока, что потом фрицы опять в свои траншеи вернулись сам видал.
Ты-то как уцелел? спросил заинтригованный Тишкевич.
В правдивости рассказа Антохи он почти уже не сомневался, оставалось понять, как тому удалось избежать общей участи и каким образом ночная резня в Дукшасе обернулась для него штрафной ротой. Тот объяснил.
Так мы-то с Сашкой Пономарёвым тверёзые были в тылу в охранении стояли. Раньше у немцев казарма была в пакгаузе. Наши тож там же разместились. Пока гульба шла, нам даж издадя слышно было. За полночь вроде угомонились. Я уж подрёмывать начал, когда Сашка растолкал. Гля-ка, грит, чё деется! До станции с полверсты, а там фонарики ручные светятся да много. Крики. Стоны. Слышно, немцы чего-то лопочут по-своему
Барабохин замолчал. Чувствовалось, что воспоминать о той ночи ему было неприятно, тем не менее он досказал:
Дураку понятно, что к чему. После драки кулаками махать чего уж Сховались мы в старой скирде. Двое суток просидели, всё ждали, мож, выбьют немчуру. А когда с голодухи совсем брюхо подвело, решили, неча высиживать, надо назад к своим подаваться. Дождались ночи, и ходу: где ползком, где на карачках. Уж порядочно отошли, бац ракета! Бело, как днём. Заметили нас, и давай из пулемёта садить. Не до ползанья стало, кинулись взапуски. Сашку убило. Мне свезло. Однако ж три пули по спине чирканули. Как до наших окопов добежал, не помню Поперву меня в медсанбат. Перевязали наскоро, и, значит, прямиком в особый отдел. Был там такой капитан Свиридов. Сказывай, грит, что да как? Ну, я рассказал насчёт спирта и пьянки всё как было. А он: а командиры куда смотрели? Я с дуру возьми да и ляпни, дескать, они, как полагается, в первых рядах! Пошутил, навроде. А он мне по зубам. Врёшь, сволочь! орёт. Клеветнические сплетни распространяешь! Порочишь честь своих геройски павших в бою товарищей! Не могли бойцы и офицеры Красной арами упиться до бесчувствия и о воинском долге позабыть! И снова меня по сопатке. Досада меня взяла. Я ить, чистую правду сказал. Обидно, когда вот так ни за что Ну и съездил тому капитану в грызло. Вот мне три месяца и присудили.
Эх ты простота лапотная! посочувствовал парню Тишкевич. Подумал бы прежде, кому нужна твоя правда. За такую правду, дойди она до комдива, многим бы головы поснимали. И этому Свиридову первому досталось бы на орехи. А как же не углядел. В общем, ясно: начальство решило сор из избы не выносить и представить всё так, будто две роты геройски полегли в бою за Дукшас. Так всем спокойнее. А ты, тем, что в драку с особистом полез, в этом деле только им пособил дал повод упечь себя в штрафроту. С глаз долой, как говорится, чтоб лишнего где ни попадя не болтал.
И давно ты здесь? спросил Николай.
Уж, почитай, два месяца.
Да ты везунчик! вполне искренне удивился Тишкевич.
И было чему. За две недели, что сам он успел отвоевать, потери роты убитыми и раненными составили едва не четверть личного состава. Хотя, со стороны это было незаметно и на общей численности подразделения никак не сказалось: пополнение новыми проштрафившимися происходило регулярно.
Грех жаловаться, скромно согласился насчёт везения Барабохин и в свою очередь поинтересовался: А ты по какой такой причине в штрафники загремел?
Долг платежом красен. Пришлось отвечать.
Да ни по какой, шёпотом отозвался Николай.
Как так? не понял Антоха.
Так, я на фронт добровольно пошёл прямо из лагеря, пояснил Тишкевич.
Рази оттуда берут? Удивился Барабохин. Раньше-то, грят, не брали.
Теперь, как видишь, берут! Пушечное мясо лишним не бывает! Ухмыльнулся Николай. Для начала должен отбыть я три месяца в штрафроте. Если не убьют или кровью искуплю, продолжу службу в обычной нештрафной части. Ну а нет, значит, не судьба.
За что сидел-то? с детской непосредственностью полюбопытствовал Барабохин.
За чужие прегрешения, ответил Николай, вспомнив, как Барабохин, сказал, что сам в штрафной роте очутился из-за чужой дури. Был, видишь ли, в Речи Посполитой графский род Тышкевичей. А я Тишкевич. К аристократии никаким боком. Отец из разночинцев. Всю жизнь учительствовал. Только плевать советской власти, что у меня с Тышкевичами всего-то фамилия созвучна, да и то чутка отличается взяли и причислили к потомственным эксплуататорам трудового крестьянства с горькой иронией констатировал он.
Выходит, за фамилию пострадал? никак не желал оставить его в покое Барабохин.
Совершенно понятно было, что он не уймётся, и проще ответить разом на все возможные вопросы. Глядишь, тогда говорливый парень наконец и отстанет.
Вроде того. Осудили меня в тридцать восьмом по статье 58-7 принялся было объяснять Тишкевич.
Эт чёй-то? встрял Антоха.
Вредительство, пояснил Николай. Я специалист по механической обработке древесины. После института работал в Мордовии. Пьяный рабочий руку в пилораму сунул, её и отхватило. На первый взгляд рядовое нарушение техники безопасности, но когда местные органы моим происхождением заинтересовались, как раз накладочка-то и случилась. Да ты у нас из графьёв! Пробовал я им растолковать, что к чему, да никто и слушать не стал. Им, ведь, что Тышкевич, что Тишкевич всё едино. Скрытого врага нащупали! С превеликим удовольствием слепили дело о вредительстве, отвесили мне червончик и отправили в Воркуту, добывать стране уголёк. Как война началась, я стал проситься на фронт, так сперва ни в какую, а теперь, видать, послабление вышло сюда вот отправили.
И на кой тебе оно нужно? с искренним недоумением в голосе промолвил Антоха он даже не спрашивал, а как бы рассуждал сам с собой: В лагере, поди, не сахар эт понятно. Но тебе ж меньше полсрока оставалось Досидел бы уж Верняк живым бы остался, а тута бабушка надвое
Он с сомнением покачал головой.
Положим, в лагере загнутся тоже много от чего можно, возразил Николай, но в объяснения пускаться не стал.
Помолчали.
Ты семейный или как? попытался, было, вновь оживить беседу Барабохин.
На войне всякий солдатский разговор, с чего бы он не начинался, рано или поздно неизбежно сводился к воспоминаниям о довоенной жизни, о доме, о семье, что более чем естественно, когда военный человек оторван от родных и близких и может в любой момент распрощаться с жизнью. Однако этот невинный в общем-то вопрос резанул Николая по самому сердцу и заставил закаменеть, поугрюмев лицом. Понятно, что в ночи собеседник видеть этого не мог, а потому, обождав немного, но так и не дождавшись ответа, решил, что его попросту не расслышали, и спросил повторно: