У незнакомца волосы оттенка «холодный блонд» и белоснежные зубы. Еще до того, как он открывает рот, я принимаюсь гадать, откуда он. Отличная погодка! В подтверждение своих слов блондин смотрит на небо.
Переигрывает. Так и есть, они расположились тут без разрешения. Джон не станет сдавать их полиции за самовольно разбитый лагерь, не такой он человек. И действительно, Джон лишь улыбается.
Леди Тредуэй разыскивает сынишку. Никто из вас не видел поблизости семилетнего сорванца?
Шестилетнего, поправляю я, и сердце опять начинает частить. Простите, ему шесть. Темноволосый, как я, ростом примерно три фута и гм, три с половиной фута, может, чуть больше.
А в метрах? с ехидцей интересуется блондин, заметив мой акцент. Проверяет.
Я растерянно умолкаю. До сих пор не разбираюсь в метрической системе. Тест на британку провален.
Турист со смехом машет рукой.
Ладно-ладно, мы его видели.
В груди у меня екает. Он оборачивается, показывает:
Мальчик пошел вон по той тропинке. Носком пинает камушек в соответствующем направлении. Прямиком в лес. Там небольшой такой лесок.
Да, роща. Я отчаянно напрягаю зрение, как будто, прищурившись посильнее, смогу пробурить взглядом поросший клочковатым кустарником холм, пробраться между толстыми дубами и вызволить Чарли, целого и невредимого.
Господи, опять этот дикий страх. Он всегда со мной; малейший повод, и ужас захлестывает меня с головой. С того дня, как Чарли появился на свет, я обзавелась полным набором страхов мало ли что случится, а с рождением второго ребенка их стало вчетверо больше.
Ясно. Джон хлопает ладонью по дверце пикапа, и блондин вежливо отступает назад. А вы, ребята Улыбка скандинава делается немного напряженной. В общем, берегите себя.
Джон кивком прощается, мы уезжаем. Оглянувшись, я вижу, что смутное замешательство на лице блондина рассеивается. Женщина машет нам вслед. И хотя в ее жесте мне чудится насмешка, я тоже ей машу. В данном случае приходится. Во-первых, титул обязывает, а вовторых, каждый встречный может оказаться репортером. Британская пресса плюется ядом даже в военное время.
И все-таки странно видеть здесь эту компанию. В нынешнем году туристов у нас почти не было, а то, что они задержались на острове сейчас, на этой неделе, а не какой-нибудь другой, и вовсе подозрительно. Как только я вновь нахожу взглядом деревья, к облегчению от полученной зацепки примешивается жгучая злость:
С чего вдруг он убежал? Да еще сюда, в рощу?
Эта область представляет значительный культурный интерес. В глазах Джона поблескивает лукавый огонек.
Не для шестилетки. И на Чарли это непохоже.
Согласен, непохоже, понизив голос, произносит Джон, когда мы подъезжаем к опушке и останавливаемся перед полосой из расколотых бревен и щепок, обозначающей границу здешней парковки.
Молча вылезаем из машины и бок о бок входим в рощу. Дубы тесно обступают нас со всех сторон. От внезапной темноты перехватывает дух, я, по обыкновению, чувствую, будто что-то изменилось, будто здесь другой воздух, другой, более древний кислород. Не помню, испытывала ли я подобное ощущение до того, как узнала, что это за место, услышала Иэна Пайка, который пересказывал старинные легенды за барной стойкой в «Голове датчанина». О призраках, что в сочельник покидают рощу и устраивают праздник. О вековых дубах, творениях кельтских богов, что по сию пору все видят и слышат, ожидая возвращения своих садовников. О камне. О смертях сотнях, тысячах, бессчетном количестве человеческих жертв. Возможно, дрожь охватывала меня здесь всегда, возможно, нет, но теперь мое восприятие обострилось.
Рощу, единственное на Люте скопление дикорастущих деревьев, из-за невеликих размеров и лесом-то не назовешь, однако, оказавшись внутри, чувствуешь себя как в настоящем лесу. Когда в пышных зеленых кронах над нашими головами скользит ветер, я поплотнее запахиваю парусиновую куртку. Я могу пройти по этой тропе даже с закрытыми глазами. По запаху могу определить время года я чую этот терпкий запах набирающих силу древесных соков, тягучую живость лета. Тропинка сужается, я пропускаю Джона вперед, а сама украдкой оглядываюсь на склоненную ветвь дуба, под которой сидела всего несколько часов назад. Шепот дубов становится громче, отчетливее, словно они хотят наябедничать, чем я тут занимаюсь. Джон бы этого не одобрил. А потом сквозь назойливый шелест я различаю голоса, и пульс начинает стучать в горле. Джон радостно кивает и направляется на звук.
Ну, что я вам говорил? Юный историк.
Нашел то самое место, которое представляет Порыв ветра уносит его слова.
Сперва я вижу спину Чарли, его свитер в широкую красную и синюю полоску. Мой малыш сидит в куче листьев и чешет затылок. Его волосы уже потемнели и стали каштановыми, но в лучах солнца, проникающего сквозь тенистый лесной полог, они снова кажутся светлыми, как в младенчестве. Он смотрит перед собой и с кем-то разговаривает, но там никого нет. Чарли беседует с пустотой.
Чарли! Я ускоряю шаг.
Только теперь я замечаю рядом с ним какого-то человека, и с моих губ слетает неслышный полувздох-полувсхлип. А я что себе вообразила привидение? Мужчина похлопывает Чарли по плечу, затем поворачивается ко мне. Я уже готова кричать «спасибо», но в этот момент понимаю, что передо мной Мэтью Клер. Несмотря на холодную погоду, он без куртки, видавшие виды штаны заправлены в сапоги, заляпанные грязью, обветренное лицо обрамляет щетина. В серых глазах светится доброта, печаль, обида как знать. Просто человек, усталый мужчина среднего возраста, но здесь и сейчас есть в нем что-то причудливое. Он как будто находится в своих владениях. Король леса.
Леди Тредуэй. Приветствие возвращает меня к реальности. Мэтью, как обычно, цедит слова, точно произносить их ему невыносимо трудно. Мать его, мог бы обратиться ко мне просто по имени миллион раз же просила! Когда я бросаюсь к сыну, Мэтью на меня даже не смотрит, но мне плевать. Мир превращается в узкий туннель, пока наконец сын не оказывается в моих объятьях. Я целую его в макушку и шепотом кричу ему на ухо:
Что ты тут делаешь? О чем ты только думал! Господи, как же ты меня напугал, маленький мой!
Я отстраняюсь, чтобы разглядеть его как следует, он ошеломленно моргает, словно очнулся ото сна.
Почему ты испугалась? спрашивает он. Выражение его лица мне совсем не нравится. С нервным смехом восклицаю:
Я не знала, где ты!
Я хотел увидеть камень. Я тебе говорил.
Что-что ты хотел увидеть?
Мне приснился сон про камень, и я захотел на него посмотреть. Сегодня.
Ты В изумлении я качаю головой.
Жертвенный камень, подсказывает Мэтью.
Ему всего сорок два, как и Хью, однако он почему-то выглядит невероятно старым, и в эту минуту особенно. Несмотря на все уважение к островным традициям, Хью человек современный. Он смотрит телевизор, интересуется биржевыми индексами, а во время трансляций футбольных матчей обменивается текстовыми сообщениями с друзьями. Едва ли Мэтью Клер делает что-то подобное. Порой, когда Иэн Пайк рассказывает о вторжениях римлян, саксов или норманнов на Лют, я представляю Мэтью Клера среди зевак, собравшихся на берегу. Его даже переодевать особо не надо.
Оборачиваюсь и вижу, что он сосредоточенно разглядывает покрытый мхом длинный плоский камень на краю опушки; маленькая позеленевшая табличка указывает место, обозначенное на туристической карте острова.
Когда я пришел в рощу вслед за ним, он стоял, прижав ладони к камню, сообщает Мэтью.
Пришли вслед за ним? Я не собиралась никого обвинять, просто в голосе звенит напряжение. Я вся напряжена.