*«Сделать подушку» (сленг) погасить скорость парашюта путем вытягивания строп управления и изменения тем самым траектории полета.
**Клеванты матерчатые кольца, сшитые из капроновой ленты с петелькой или колечком для привязывания к стропам управления.
Хто-хто сварливо отозвался невидимый некто. Вестимо, хто колодник.
Кто? переспросил Эрик, не без труда приняв сидячее положение.
Таращась в непроглядную темень, он силился разглядеть говорившего, но, как и прежде, не увидел ничего кроме начинки квадрата, сделавшего Казимира Малевича всемирной знаменитостью.
А где это мы? так и не дождавшись ответа, продолжил расспрос Эрик.
От ить, проворчал голос, дивясь неосведомленности собеседника. Игде? Вестимо, игде в княжьем порубе.
Что за бред? Поруб? Колодник? Да ещё и диалект у товарища какой-то своеобразный. Но тут Эрику стало не до рассуждений его накрыла такая мощная смрадная волна, что даже дыхание перехватило. Надо полагать, к нему вернулось обоняние по необъяснимым причинам временно отсутствовавшее. Ноздри резанул запах давно немытого тела, мочи и В общем, воняло здесь, как в общественном сортире на захудалом полустанке. Но дышать-то все равно как-то надо было.
После вынужденной паузы на адаптацию к специфическому аромату, Эрик вернуться к прерванному диалогу с колодником.
Эй, ты! грубовато окликнул он невидимого соседа. Как я сюда попал?
Как-как отозвался голос из тьмы. Как все, так и ты Крышку, вона, сдвинули, да тя сверьху скинули.
И сам же рассмеялся собственному примитивному каламбуру. Однако Эрик перл доморощенного юмориста не оценил не до того было.
Погоди-ка слегка оторопел он. Так мы что в яме, что ли?
А-то игде жа? Сказано жа, в порубе княжьем.
Что за хрень здесь творится? задался вопросом Эрик.
Слышь, рифмоплет, снова обратился он к скрытому темнотой собеседнику, много тут еще народу или только ты да я, да мы с тобой? Ни черта ж не видно.
Послышался скрипучий смешок:
Кхе-хе-хе Ты, право, чудно баешь, быдто не русской. Двое нас и есть.
Эрику вдруг поплохело. У него закружилась голова, и он снова привалился к холодной, влажной стенке.
Как звать-то хоть тебя, говорун? слабым голосом спросил он.
Козьмой кличут.
А меня Эриком зовут, представился он.
Стал быть, и впрямь не русской, утвердился в своей правоте таинственный Козьма и строго прибавил: А по мне, хошь как зовись, тока не стони боле. Дай покою.
Помолчали. Потом Эрик, переждав накатившую волну дурноты и головокружения, возобновил разговор. Невмоготу ему было сидеть в вонючем порубе, да еще и молчать:
Козьма, а, Козьма! позвал он.
Чё? нехотя отозвался тот.
Подойди поближе.
От же ты башка дурья, сокрушенно вздохнул Козьма. Сказано, в колодках я. Коли те надобно, так сам и подойдь.
Остряк-самоучка, буркнул Эрик, но все же пополз на голос. Преодолев пару метров, он наткнулся рукой на какую-то массивную деревяшку, а вернее сказать, тяжелые деревянные оковы, из которых торчали босые ноги. Ну и дела. Так вот про какие колодки он лопотал.
Полехше, дернулся невидимый Козьма, пытаясь отстраниться, когда Эрик задел его пятки. А тот, не зная, что и думать, нащупал стену и уселся рядышком.
Это за что ж тебя так упаковали? в замешательстве спросил он.
Вестимо, за што за недоимку, как нечто само собой разумеющееся, сообщил Козьма.
Выходит, ты злостный уклонист, попытался пошутить Эрик.
Чё? переспросил колодник.
Эрик, призадумался: как бы донести до собеседника смысл понятия «злостный уклонист».
Ну, это тот, кто не желает платить начал было он, но запнулся, сообразив, что, хоть они с этим человеком и говорят вроде бы на одном языке, тот вряд ли сможет его понять. Тогда, бес его разберет, из каких соображений, Эрик зачем-то ввернул подзабытое старинное словечко, дань. Уразумел?
А то! Чё жа не уразуметь, оживился Козьма, заведясь с полуоборота, видно, тема была ему близка и понятна, и принялся горячо доказывать: Тока я десятину отдал, как положено, а тиун причепился ищо неси. Дело-та кузнечное, хоша и верное, а лишнева ни с каво брать не положено. Да и откуда ему взяться, избытку, кады у меня, эвон, детишков пятеро мал мала меньше, от земли не видать? Эт, грю, што жа, последнее отдать, а самим голодом сидеть? А он: то дело не мое. Отдай, а тама, как хошь, так и сиди. Слово за слово. Он меня плетью, а я на кулачках биться горазд, ну и Вот сижу поколь княжьего суда дожидаюсь.
Выплеснув наболевшее, Козьма вздохнул с некоторым облегчением. Понятно дело, выговорился человек, отвел душу. Только вот Эрику от этого легче не стало. Чего уж лукавить он был близок к отчаянию. Что за фигня? Где я? Куда меня нелегкая занесла? вопрошающе уставился он в темноту. Темнота безмолствовала.
И, главное, ни черта ж не помню: где был, что делал, прежде чем сюда угодить, продолжал теряться в догадках Эрик. От нервного перенапряжения клетки мозга ожили и активизировались. Из недр памяти помаленьку стали всплывать кое-какие обрывки событий, которые, в конце концов, выстроились в цепочку: суббота, Коломна, «Аэроград», прыжок, взбесившийся альтиметр и Будучи опытным парашютистом, он не мог не знать, чем заканчиваются подобные вещи. Да меня же должно было расплющить, как камбалу. Я просто обязан был разбиться. А вместо этого, если и не совсем здоров, то жив, уж точно, и сижу в яме. Мистика какая-то.
Невольно напомнив себе таким кружным путем о кровоточащем затылке, Эрик стал осторожно его пальпировать. Результат самообследования не мог не порадовать. Кость, вроде, цела. Сама рана рваная, но неглубокая, хоть и кровит прилично. Уж не знаю, кто и чем меня по головушке приласкал, однако удар, по счастью, прошел вскользь, а частичное скальпирование пустяки. Во всяком случае, это вам не множественные переломы с последующим летальным исходом, как того следовало бы ожидать от встречи с землей на приличной скорости. И впрямь, мистика.
Тут над головой у него послышались тяжелые шаги, поскрипывание неплотно пригнанных досок, и характерный скребущий звук сдвигаемой деревянной крышки. И сразу же сверху, через образовавшееся квадратное отверстие, хлынул поток света. Был он не таким уж и ярким самый обычный дневной свет, но Эрику после непроглядной тьмы показалось, будто кто-то внезапно врубил киловаттный, никак не меньше, прожектор. Пришлось даже зажмуриться и прикрыться рукой.
Эй, вы! Живы аль нет? басовито осведомился мужской голос.
Покуда не померли, жизнерадостно отозвался Козьма. Мож, што доброе скажешь? А, Данила? Князь-то воротился?
Ноне воротился, угрюмо ответил бас. Да тока тебе с того добра ждать не след. А и дурень же ты, Кузяха! в сердцах ругнулся Данила и сочувственно заметил: С кем тягаться удумал? С тиуном. От, помяни мое слово, поставят тя на правеж отведаешь батогов.
То в княжьей воле. Как ён решит, так тому и быть, рассудительно возразил колодник, закончив утверждением: А князь у нас праведный.
Дурень ты, дурень и есть, коли в правый суд по сю пору веруешь, с сочувственным вздохом заметил Данила, сворачивая никчемную дискуссию. Дондеже сиди. Князю вторый, што с тобой, потребен. В гридню ево привесть велено.
Не поняв, наверное, половины слов, Эрик всё же догадался, что речь идет о нем, и воодушевился. Вот и ладно. Глядишь, разберусь, наконец, что к чему. А то: князь, тиун, батоги Глаза его уже привыкли к свету, и он увидел, как из освещённого отверстия в паре метров у него над головой спускается грубая деревянная лестница. Заодно мельком успел разглядеть соседа по узилищу, который оказался кряжистым курносым мужиком, на вид лет сорока, с всклокоченной бородой и давно нечёсаными волосами на голове. Одет он был в Эрик понятия не имел, как это называется, но интуитивно окрестил просторную длинную рубаху и штаны из грубой толстой ткани, похожей на мешковину, рубищем. Колодник сидел на соломе, привалившись к бревенчатой стенке. Грязные босые ноги так комично торчали из деревянных оков, что Эрик едва сдержал улыбку.