чёрт и глаза таращит:
Вы куда это, витязи ратные?
На вас копья, мечи булатные,
да кобылы под вами устали.
Отдохнуть не желаете?
Да, да, притомились, наверно.
Где тут, чертишка, таверна?
Дык поблизости есть избушка
на курьих ножках,
в ней дева (старушка)
пирогами всех угощает
да наливает заморского чаю,
а после печку по чёрному топит
и в баньке парит
приблудных (мочит).
Раззявили рты служивые:
Тормози, Микула, дружину!
орут Селяновичу с эхом.
Утомились братья твои, приехали.
Что поделаешь,
с солдатнёю спорить опасно:
на кол посадят, съедят припасы.
Развернул воевода
процессию к лесу
в поисках бабьего интересу.
Подъезжают к избе, заходят.
Там баба-краса не ходит,
а лебёдушкой
между столов летает,
чай заморский разливает
в чаши аршинные,
песни поёт былинные.
А на скатертях яств горами:
капусты квашеной с пирогами
навалено до потолочка.
Как звать-величать тебя, дочка?
Девица-краса краснеет
да так, что не разумеет
имени своего очень долго:
Кажись, меня кличут Ольгой.
Ну, Олюшка, наливай
нам свой заморский чай!
Выпили богатыри, раскраснелись.
Глядь во двор, там банька алеет:
истоплена дюже жарко
дров бабе Яге не жалко!
Не жалко ей и самовару,
мужланам зелье своё подливает
да приговаривает:
Кипи, бурли моё варево;
плохая жизнь, как ярмо,
пора бы бросить её;
хорошая жизнь, как марево;
был богатырь, уварим его!
Воины пили чай и хмелели.
Лишь Потык,
прислушался он к напеву,
бровь суровую нахмурил,
в ус мужицкий дунул,
усмехнулся междометием,
насупился столетием
и подумал о чём-то своём
мы не узнаем о том.
А посему сын полей не пил,
пригублял
да в рукав отраву выливал.
А баба Яга, то бишь Олюшка,
как боярыня, ведёт бровушкой,
глазками лукавыми подмигивает,
ласковым соловушкой пиликает
речи свои сладкие.
А брательнички падкие
на бабью ворожбу,
рты раззявили, ржут!
Вот и Алеша Попович
хочет Ольгу до колик:
норовит идти в опочивальню,
губки жирные вытирает
платочком вышиванным,
супругой в дорогу данным.
Только губы свои вытер,
так в деве красной заметил
на лице глубокие морщины,
глаз косой, беззубый рот и вымя.
В обморок упал, лежит, молчит.
А гульбище богатырское гудит!
Если есть богатырь, будет драка.
Если есть на свете честь,
то её сваха
в кулачных боях похмельных
да в сценах сладких, постельных.
Народится сынок
богатырчик тебе вот!
А коль снова девка,
значит, все на спевку.
Гой еси, гой еси,
ходят бабы, мужики
по дорогам, по дворам
сыты, пьяные в хлам!
Если есть богатырь,
будет драка.
Если есть на свете честь,
то её плаха
навсегда на планете застрянет.
Не хотели мы пить, но тянет!
Пели воины такую песню,
и жизнь казалась им
неинтересной.
Тут встал Святогор
и сказал, казалось, с гор:
Была бы баллада,
но как-то не надо;
была бы идея,
да брага поспела.
Выходи-ка, Илья, дратися,
коли делать больше нечега.
И поднялся Илья Муромец
да закричал, как будто с Мурома:
Гой еси, добры молодцы!
Да не перевелись богатыри
на чёрной земле пока что.
Кто не битися-махатися,
тот под столом валятися,
и пошёл на Святогора
в бой кулачный.
«Что же делаешь ты, мальчик!
с неба, вроде бы,
всплакнули боги.
Ты пошто полез
на сына бога Рода
да на родного брата Сварога.
Но куда тебе, прыщу,
завалить вон ту гору?»
Но богатырь Илюша Муромец,
то ли от ума, а толь от тупости,
взял лежащую рядом дубину
и по ноженькам
Святогора двинул.
Сразу подкосился богатырь-гора,
из-под его ног ушла черна земля.
И упал богатырь,
и не встал богатырь.
«Второй лежит,
баба Яга подумала
и дров в печурку подсунула.
Гори, гори, моя печка,
всё сожги, оставь лишь колечко
обручальное с пальца Алешки».
Мужики, мужики, мужичочки
медовухой заткнули дышло,
вот тут-то дух богатырский
и вышел
из нашей дружины.
Эх вы, былинные!
Развалились и лежат,
в ладоши хлопать не хотят.
Лежит и Михайло Потык,
но глаз у него приоткрыт,
да думу думат голова:
«Что за нечисть нас взяла?»
А дева Ольга-краса
в каждую руку взяла
по одному богатырю
и тянет к баньке, да в трубу
запихивает, старается.
Потык хотел было не маяться,
а встать на ноженьки. Не смог,
от усилия аж взмок.
Нет, не получается.
Девка к нему приближается,
берёт за леву ноженьку,
волочёт к пороженьку
и бросает прямо в печь.
Ух и смердит же человек!