Дальше пошли торги с подружкой и с мамками за «честь девичью». Мы сначала предлагали один ларец, потом два, но бабы успокоились на пяти ларцах, куче платьев и лент. После этого жених был допущен в покои невесты.
Мария стояла укрытая белым парчовым покрывалом, и смотрела на нас через узкие вертикальные прорези для глаз. Вокруг неё ходил и пел девичий хоровод, в который постепенно входили «друзья» жениха. Это были боярские дети Московского и Тверского княжеств. Петька был тут же. Он ходил, важно вышагивая аистом, высоко поднимая колени, сильно выпятив грудь.
Потом в круг хоровода прошёл с венцом Иван. Мария поклонилась ему в пояс, и он надел венок Марии на голову. Иван поклонился, и Мария надела венок на голову Ивану. Мамки голосить перестали. Жених и невеста поклонились гостям и пригласили всех на пир. Все сразу и громко загомонили. Двери палаты распахнулись и все прошли за женихом и невестой в большой столовый зал.
Примерно через час пития и здравниц, я поднялся и пригласил всех пройти в храм для божественного венчания. Все присутствующие вышли вслед за женихом и невестой из хором княгини и пошли в собор Спаса на Бору, который стоял буквально напротив выхода из палат княгини метрах в стах.
После причащения и литургии, молодоженов обвенчали. Под звон колоколов мы вышли из собора и через людской коридор прошли в хоромы Князя Ивана, где начался настоящий пир. Мария сидела всё ещё укрытая покрывалом. И она, и он не прикасались к трапезе, а вокруг них глумились гости предлагая откушать или отпить.
Я незаметно пинал мужиков по ногам и щипал девок за разные места. Хотя, в таких, как у них нарядах добраться до больного места было проблематично. Но я добирался. Меня обзывали охальником и весело смеялись. Некоторые подходили вторично, блестя на меня масличными глазами.
Как бы не заставили жениться, подумал я весело.
Под вечер молодых отвели в разные опочивальни. По малолетству. До пятнадцати лет совокупление запрещалось. Первым в опочивальни входил я, и несколько раз ударял по постели кнутом, отгоняя нечистую силу. Молодых оставили одних, а я за дверью остался охранять их покой. Вместе с няньками и дядьками. В этой комнате стоял стол, уставленный едой и квасом, хмельного нам не полагалось, и узкая скамья, чтобы мы не уснули.
Надо было дождаться третьих петухов
Глава 2.
Я ехал в Новгород по заданию Великого Князя. Но сначала мне надо было заехать в Тверь к отцу. По официальной версии Великий Князь отпустил меня проведать сильно хворавшего отца, который находился не в своих вотчинных землях, а в Твери. Ехал я верхом, со всей своей сотней.
Стояла середина лета. Дорога была прекрасная. Плотно утоптанная и укатанная высохшая глина была не хуже, а лучше наших асфальтов. Дорога из Москвы в Новгород через Тверь, сейчас была основным торговым путём Москвы. Если раньше весь товар: меха и сельскохозяйственные продукты шёл на Крымский полуостров в итальянские колонии, то сейчас, после захвата Тавриды и Константинополя турками, московские товары потекли только через Новгород. Поэтому дорога была оживлённой. И безопасной. Если с тобой сотня добрых молодцев.
Двести верст по такой дороге, да в две лошади два дня пути. Правда пыль из-под копыт раздражала, но я приказал сотне растянуться, и мы не мешали друг-другу.
Ничего существенного в дороге не произошло.
Отец Михаила, а теперь и мой, проживал сейчас на подворье Тверского князя Бориса, который был сейчас в Москве. Туда я и направился, распустив свою сотню, которая с гиканьем и свистом, рассыпалась по городу, пообещав завтра на зорьке быть у Владимирских ворот.
* * *
Здрав будь, батюшка, тихо сказал я, зайдя в темную комнатку с единственным мутным небольшим оконцем. Глаза со свету ничего не видели.
Ты ли это, Михасик?
Я батюшка, сказал я, и у меня потекли слёзы из глаз, не вижу тебя.
Я распахнул дверь, и в конусе её света увидел лежанку, а на ней сухонького старика в холщёвой рубашке, смотрящего в мою сторону. Я быстро подошел к нему, и опустился на колени, склонив к нему голову. Отец положил мне на голову руку. Она была тяжёлая и холодная.
Я вам снадобья принес, надо выпить, сказал я, доставая из сумы флягу.
Положив флягу на пол, я помог князю сесть. Он был совсем лёгким.
Подними меня, я встану. Хочу обнять тебя. Прижать к груди.
Я поднял его, поставив на ноги. Он, оставив у меня на шее свои руки, выпрямился.
Какой ты крепкий у меня уродился.
Так и вы не маленький были, батюшка. Это сейчас совсем Садитесь выпейте отвар. Специально для вас лекарь готовил.
Ох сколько я уже всего выпил
Я дал ему флягу.
Надо выпить всё.
Он выпил.
Хороший вар. На зверобой похож.
Я вам, батюшка, оставлю порошки. Они в этой сумке. Пейте по одному в день. Я дён через двадцать вернусь. А может ранее. И заберу с собой в Московию. Неча тут тебе Одному. И я опять заревел.
Будя-будя, паря. Ты чо, как маленький? Чему быть он закашлялся нормальным туберкулёзным кашлем, который я видел только в фильмах про революционеров, болевших чахоткой.
Ты дождись меня, я не заметил, как перешёл на «ты».
А ты бы рассказал как воевал, Михась.
Ты не видел войны, чоли? Забубнил я.
Оставаться в заполненном палочкой Коха помещении мне не улыбалось, хоть я и был привит от туберкулёза, но физически ощущал, как эта палочка переполняет меня. А потом, я вдруг понял страшное. Это, я «тот» привит, а «этот я» не привит. Внутри похолодело.
Всё, батяня, сотня ждёт. Приеду скоро. Прощевай, сказал я, и пулей вылетел из комнаты, прикрыв дверь.
Вот балбес. У меня же есть вакцина, а я, как последний лох Надо срочно бормотал я спускаясь по ступеням каменного дворца во двор.
Но моя вакцина была в Москве. Тут, только самое необходимое.
Найдя княжеского ключника, я передал ему грамотку, скреплённую печатью Князя Бориса, в которой черным по белому было сказано, что боярина Фёдора Телятевского переложить в самую светлую, и чистую комнату. Кормить, как князя Бориса, и давать снадобья, переданные ему сыном его Михаилом.
После свадьбы его дочери и Ивана Васильевича, оба Великих Князя мне благоволили.
Я думал переночевать здесь же, но сейчас это было невозможно, и я пошёл со двора, ведя своего коня под уздцы. Недалеко от княжьего двора была корчма с постоялым двором. Я это знал, потому, что пятеро бойцов из моей сотни, решили остановиться в нём. Стукнув в ворота, и войдя в них никого не встретив, я накинул на коновязь повод, и вошел в корчму.
Внутри было душно и пьяно. Своих я заметил сразу. Они сидели в левом дальнем углу, возле жаровни, в которой на вертеле жарилось сразу три поросёнка. Они меня сразу не заметили, а когда один из них пошел на выход по малой нужде, и увидел меня, я приложил палец к своим губам, и подмигнул ему. Он, пьяно ухмыльнулся и прошёл мимо.
Я сидел сразу у входа справа возле двери за одним столом с группой из трёх человек, уже достаточно нагрузившихся пивом и водкой. Зал кабака был почти заполнен. Прошло уже с полчаса, как вдруг за моей спиной раскрылась дверь. В кабак вошли, и остались стоять.
Моя спина зачесалась, и я оглянулся. В дверях стоял боярин лет сорока, богато одетый. Он увидел мой взгляд, и ухмыльнулся.
А-а-а, вот ты где, щеня.
Я удивлённо поднял брови и вгляделся в него, пытаясь вспомнить описания Отшельника. На ум ничего не шло.
Что, не помнишь меня? Да и где тебе меня помнить
Ты кто? Спросил я.
Я кто?! Он громко и раскатисто заржал, я князь Микулинский, слыхал?
Слыхать слыхал, но зачем плеваться то? Сказал я, доставая платок и вызывающе медленно обтёр лицо.
Я вспомнил рассказ Деда, про их соседа, Бориса Александровича, и про его давний земельный спор с отцом Михаила.
Да ты поперхнулся он слюной, Сопля Фёдоровская.