Так это что? Я умер? Умер и попал куда?
Ты, это, вкрадчиво посмотрел на меня Боевой, оклемался? Че эт с тобой было-то? На тебе, и в обморок!
Какой сейчас год? спросил я Боевого, этого призрака из прошлого, очень живым и непривычным молодым голосом. Сам удивился, как прозвучал мой голос.
Я, вообще-то, уже неделю ни капли в рот не брал, обиженно посмотрел на меня Боевой. Что за глупые намеки?
Да какие намеки? отмахнулся я. Год-то какой?
Боевой недоверчиво скривил обветренные губы, помолчал пару мгновений и проговорил:
Девятое июля тысяча девятьсот восьмидесятого. Вот видишь! Помню! В числах не путаюсь. Да трезвый я! Трезвый! Алька бы меня на работу не пустила с перегаром!
Это очень хорошо, словно одурманенный проговорил я, что не пустила бы! Широко улыбнувшись, я метнулся вверх по насыпи, к дороге.
Выскочил к машине и одним махом запрыгнул на ступеньку. Заглянул в зеркало заднего вида. Оттуда на меня посмотрел загорелый молодой мужчина с широкой улыбкой и копной растрепанных светло-русых волос на голове. В его голубых живых глазах горели веселые искорки.
Искорки, о которых мне говорили все девчонки в станице, что заглядывались на меня. Я растерял эти искорки по ходу жизни, а теперь вот они, снова весело пляшут на голубых радужках.
На меня смотрел Молодой я! Совсем такой, как на старых фотографиях! Мне давно уже стало казаться, что я и забыл, как выглядел тогда, в молодости! Но сейчас, когда мое собственное молодое лицо блестело белозубой улыбкой в зеркале, я почувствовал, будто всегда был таким!
Так. Боевой сказал восьмидесятый год. Это значит Мне двадцать лет! Только-только из армии и за руль!
Случайно мой взгляд упал в кабину, на сидение. Там лежала свернутой газета. Не раздумывая, я дернул дверь и бросился внутрь. Схватил номер, все еще немного пахнущий типографской краской.
Свежая, прошептал я себе под нос, ни год, ни два. Даже не месяц!
Когда я развернул лицо газеты, прочитал вслух:
Московский комсомолец Номер сто пятьдесят три. Шестое июля восьмидесятый год Цена две копейки Быть того не может
С первой страницы, чей уголок был оторван и, видимо, пущен Боевым на самокрутки, на меня смотрели улыбающиеся мужчины и женщины.
Девиз, начал читать я, ударный труд. В студенческих отрядах страны разворачивается социалистическое соревнование Свежая! Не дочитав, я обернулся к Боевому, Свежая газета!
Да какая ж она свежая?! Удивился Боевой, пыхча поднимаясь на дорожную насыпь, От шестого числа ж. Мне ее Федотыч на самокрутки отдал.
На самокрутки протянул я задумчиво, но весело, здесь курят самокрутки!
А потом бросил газету обратно и соскочил с подножки.
Игорь, закричал мне вслед Боевой, тебе мож плохо? Мож голову от солнцу-то прихватило?
Постепенно понимая, что происходит, я обежал кузов самосвала сзади, бросил взгляд на дорогу.
Трасса Армавир Отрадная, была немного уже, чем буквально буквально мгновение назад, когда я ехал к Красной на маршрутке. Узкая, и никакой разметки. Эта дорога единственная жила в эти времена, соединяющая город Армавир с Красным сельским поселением.
Я умер, что ли? Или все это, вся моя жизнь оказалась дурным сном под этим тополем?
Я глянул на могучее дерево, что тянулось к небу. В его зеленой листве шумел ветер.
Ты что распрыгался, как кот молодой? Чай не март! подошел Боевой.
И не январь, весело сказал я. Что стоим-то? И куда едем?
Ты что, молодой, удивился он, память растерял? А точно не пил, пока я не вижу? Да вроде, он сделал вид, что всматривается мне в глаза, вроде трезвый. Альку, вон, прошел, с ее стаканным медосмотром, рассмеялся Боевой.
Да нет. Нормально все, я отмахнулся, что-то припекло и головой, видать, ударился.
Головой, значить, скривил он губы, ну ладно. А сейчас как? Болит голова?
Не болит, Боевой, улыбнулся я, не переживай ты.
Хорошо, что не болит, облегченно сказал старик, а ехали мы в Армавир, в шарашку одну. Там запчасти надо выписать.
Я задумался. Похлопал по нагрудному карману рубашки и вынул оттуда свернутую желтоватую бумажку. Развернул. В путевом листе и правда значился пункт назначения: город Армавир, улица Розы Люксембург двести тринадцать.
А списки запчастей все у меня, Боевой тоже похлопал себя по карману пиджака, вот только никуда мы теперь не поедем. Встала, эта зараза старая, сплюнул он и добавил матом, указал на ГАЗ, че-то коробка завыла. Скорости перестали вставляться. А потом она к-а-а-а-а-к хрустнет, и все. Стали как вкопанные.
Значит, нам надо в гараж, сказал я решительно, ремонт произвести.
И лупки от завгара получим. Он уже неделю злой, как голодный телок ходит. Матюкать нас будет, на чем свет стоит.
А что злится-то?
Да запчасти все ждали, дождаться не могли. А тут вот они! А мы с тобой встали. Значить, он пожал плечами, не будет снова запчастей.
Ничего страшного, хмыкнул я, с завгаром, с Федотычем, вспомнил я его имя, я как-нибудь управлюсь. А машина без ремонта с места не двинет.
Это было странное, почти забытое чувство, которое, однако, быстро обуяло меня, и я тут же его принял. Это было чувство шоферской свободы. Получил поручение, и крутись как хочешь. Все только в твоих руках. Я с такой радостью проникся этим, что тут же загорелся желанием вытащить нас с Боевым из передряги.
Мда. Ну мы на полпути до Армавира стали. До станицы километров десять. До гаража все пятнадцать.
Ну и ладно, пожал я плечами, Сиди, Боевой, здесь. А я за помощью пошел.
Чего? выпучил он глаза, вдаль такую?
Ну а что еще делать? Если никто не проедет из наших, так будем куковать до ночи, пока не хватятся. А так, может, встречу кого по пути. А может, я хлопнул Боевого по плечу, ты встретишь. Тогда меня по дороге подберете.
Хм. Ну как знаешь, пожал он плечами.
Ну тогда бывай, Боевой, я достал из кармана кепку-пирожок, отряхнул об колено, не безобразничай тут.
Когда я отошел от машины метров на десять, меня словно осенило. Это ж Боевой! Как его одного оставлять?!
Вернувшись, я немедленно застал его в кабине, занюхивающим собственный рукав.
Боевой, запрыгнул я на подножку, ты че тут делаешь?
А че я делаю?! Обратил он на меня перепуганные глаза, а сам спрятал что-то за полой пиджака.
Чекушку, что ли, прячешь? Ммм?
Да ничего я не прячу! Обиделся он, с чего ты взял?!
Так, я строго поджал губы, не надо. Знаю я тебя. Я сейчас отойду, а ты пьянствовать будешь. Напьешься уснешь! И машину пропустишь!
Строго посмотрев на Боевого, я протянул ему ладонь.
Он непонимающе посмотрел на руку, потом с какой-то опаской на меня. Проговорил:
Чего?
Чекушку давай.
Да нет у меня водки!
Ой, плетешь Сузил я глаза, Буду тут стоять, пока не отдашь. Ясно? Не хватало еще машину из-за тебя прозевать.
Боевой глубоко вздохнул, засопел, а потом достал из кармана маленькую бутылочку. Протянул мне.
Доедем до гаража, спрыгнул я, верну.
Ай Боевой обиженно махнул рукой и выбрался из машины. Закурил, иди уж. Не хочу долго тут один сидеть.
Да не обижайся, я пошарил в кармане, достал пачку сигарет. Сам то я давно уже бросил. Году в две тысячи десятом. И крепкие сигареты мне были ни к чему, на вот, протянул я Боевому пачку Космоса с фильтром, перекури, пока меня нету.
Боевой благодарно посмотрел на меня. Его живые глаза радостно блеснули. Он критически осмотрел свой окурок мятой самокрутки и брезгливо отправил его щелчком в полет. Тут же принялся за новую свеженькую сигарету.
Обойдя ГАЗ со стороны его белого носа, я посмотрел назад, надел кепку, чтобы прикрыть глаза от солнца. Вдали, над горячим асфальтом, плясал воздух. Впрочем, также он плясал и впереди, со стороны Армавира. Вот только буквально через мгновение, я услышал шум двигателя. Громко рычал самосвал.
Эй, Боевой, Оббежал я машину, слышишь? Едет кто-то.
Агась, он поплевал на недокуренную сигарету, некоторое время решал, куда ее деть: за ухо или в пачку. Сунул за ухо.