Эффект плацебо, говорит он. Это самое обычное дело при бородавках. Может, этот эффект вообще в большинстве болезней срабатывает. Сила убеждения.
Я что-то не врубаюсь, но в голове суечусь. Что да, то да, бородавки всего лишь бородавки. Но тут я напоминаю Берни про Сисси Эгар прошлой зимой и про опоясывающий лишай. Кольцо огня по всей талии, она тогда сказала. За ночь такое не проходит, и она уже начала антибиотики пить, но уверенно заявила, что я все ускорил.
Я б сказал, тут сила семи, а не убеждения, говорю.
Он пожимает плечами.
При Бате и впрямь происходило что-то особенное, не поспоришь.
Он это не произносит, но я понимаю, что́ он подразумевает. В Бате было что-то особенное, а в тебе нету. Не может же он всерьез считать, что, раз он решил не быть мне братом, дара у меня нет. Кто-кто, а он умеет усложнить мне жизнь; в усложненьях он всегда на шаг впереди.
Слушай, говорю. Не знаю я, что у тебя там происходит насчет самоопределения и прочего, но дар это у нас в семье самая суть. На много поколений назад.
Фрэнк, на дар этот насрать всем, кроме тебя.
И тех, кто приходит ко мне лечиться.
И то верно, очереди у дверей круглосуточно.
Бате было не насрать. Хотя б из уважения к нему не надо смешивать твои дела с моими.
Как ни печально для тебя, не могу, он мне такой. Тебе надо, чтоб я был тебе братом, тогда ты седьмой сын. А я нет. И никогда не был, Фрэнк. В некотором смысле ты мне еще спасибо сказать должен.
Чего это?
Он говорит, может, я тогда меньше напрягаться буду: не придется сравнивать себя с Батей. В голове у меня с дикой скоростью несется прорва мыслей. Если просто верить во что-то, оно же не меняет ничего, ничего не делает всамделишным, так? Ну типа, раз Батя и Матерь решили, что он мальчик, это же что-то значит. Он их сын. Ничего постоянного он в себе не изменил. Ладно, на здоровье, самовыражайся через длинные волосы и всякий там внешний вид, наряжайся, как новогодняя елка, если тебе так нравится, но так кто угодно может, а потом взял и переоделся. Но я ничего не говорю, потому что Берни умеет сколупывать твои доводы вплоть до того, что остаешься с тем, что́ сам он думает. У него насчет чего угодно все так ясно всегда, даже когда мы были маленькие. Он сразу знал: Я туда не хочу, я это делать не буду. Он сейчас так про все это говорит, что я вижу: он уверен, что мне он не брат. Берни он из таких, кто способен весь мир убедить, что черное это белое. А если так, мне-то что делать? С пятью старшими братьями, а не с шестью?
Беру пульт от телика и делаю погромче. Сказать мне больше нечего, да и Берни затыкается. У меня такое чувство, что если мы продолжим этот разговор, занести нас может куда угодно. Слова заводят в такие места, откуда уже не вернешься.
Он начинает вот это вот головой мотать волосами из стороны в сторону. Они у него почти до плеч, но сейчас типа так покачиваются.
Чего это у тебя с волосами такое?
Укладку сделал, говорит.
Где?
А тебе зачем? Хочешь рекомендаций?
Ты ж не к Кайле ходил? Она треплется хуже подметки оторванной.
Матерь у Кайлы Куц из постоянных клиенток, ходит к ней поровну и стричься, и сплетничать. Кайла эту новость по городу растащит, как масло по гренке: Берни Уилан он не только гей, но и женщина. Не то чтоб мне было не насрать, но есть в городе такие, кто только и ждет, чтоб кто-нибудь высунулся, они тогда раз, и его окоротят. И речь не только о Берни: мне самому тоже прилетало. Я ж его брат-близнец, ё-моё. Мы с ним плавали в потемках еще до того, как первый раз вдохнули. Это одиночное заключение на двоих на девять месяцев. Даже после того, как родились, мы были неразлучны вплоть до последних нескольких лет. Видимо, с Батиной гибелью все изменилось. А может, все бы изменилось в любом случае, потому что мы уже не дети.
Да я дурака валяю, говорит. Сам уложил сегодня.
Что?
Прическу. Он взмахивает волосами, смотрит на меня весь из себя серьезный. Батя вообще ничего тебе не говорил, что ли?
Про тебя?
Нет, про тебя.
Задумываюсь, что бы ему такого сказать в ответ, но тут открывается дверь. Матерь.
Выбрось из головы, он мне. Пока есть люди, будут и бородавки, так ведь?
Матерь проходит прямо в середину комнаты, бросает сумки и плюхается перед самым экраном.
Ребятки, говорит, свет свету рознь.
Берни пытается направлять пульт в обход Матери, чтоб сделать погромче. Но она выхватывает у него пульт и пыщ вырубает телик на беззвучку.
Мы тут смотрим, вообще-то, он ей.
Можно записать на потом. Кто ждет, тот дождется. Она ждет, смотрит на нас. Мы ждем.
Так мы ждем, говорит Берни.
В Матери что-то странно. У ней новая шляпка островерхая такая фиготень из золотистого материала, но дело не в этом. У нее лицо другое, вроде как помягче или что-то. Может, имидж сменила.
Свет, ребятки. Вся комната озарилась, все предметы на столе плавали в свете.
Это где такое? спрашивает Берни.
У Мурта в кухне.
Он, что ли, свет провел в шкафы? спрашивает Берни не особо внимательно.
Матерь не слушает, прет дальше.
Он так лился, что одни только силуэты видно, всяких форм и размеров. Как родиться заново в этот свет.
Не в первый раз Матерь возвращается от Мурта такая вот, голова кругом. У Мурта в гараже сбоку дома всегда была эта его мастерская починки обуви и изготовления ключей, но с тех пор, как Джанин ушла, он и комнаты набивает всякой херней. У него теперь вся гостиная и прихожая типа комиссионки. Даже вывеску себе сделал снаружи: Лавка Мурта. Или же Барахлавка для всего остального мира. И в сарае на задах у него битком того же самого. Он свихнулся на распродажах и аукционах. Никогда не знаешь, что у него найдется в кухне: набор серебряных подносов, которые он надраивает, или какая-нибудь звериная шкура в чистке и растяжке. Временами отыскивает в своих вылазках такое, что, как он считает, подойдет Матери в коллекцию. В прошлом году эту дурацкую стеклянную фигурку петуха ей дал. Она его назвала Габриэлом Пустельгой и применяет для общения с потусторонним. Это ее личный дух-проводник.
Он тебе дал что-то на полочку? спрашиваю.
Фрэнк, не беги поперед паровоза, она мне.
В конце концов нам выкладывают все целиком. Началось с того, что Мурт с Матерью двинули на станцию. Приезжают они, а Лена уже там с Локи Дунном, начальником станции. Тот ей помогает перетаскивать гору коробок. Это сразу говорит о том, какая Лена манипуляторша, потому что я видел, как Локи прячется за своей стойкой, а рядом колясочникам приходится чуть ли не самим подъемник строить, чтобы влезть в поезд. Славится он тем, что даже для собственного согрева работать не станет.
Мурт не то чтоб ожидал столько Лениного добрища, а Лена не ожидала увидеть Матерь, тут они тары-бары немного разводят, и в итоге Матерь сидит на заднем сиденье, а на больном колене у нее деревянный ящик.
Когда добираются к Мурту, из коробок появляются статуэтки, несколько картин-абстракций и в целом груда рухляди. Выясняется, что Лена последние полгода жила в некой терапевтической общине, занималась там искусством и растила лаванду, а теперь вернулась, чтобы влезть в Муртово предприятие.
А что такое терапевтическая община? спрашиваю.
Сразу видно, что Матерь не очень в курсе.
Ну, что бы там ни было, никакой выпивки или наркотиков и ранние подъемы вместе с солнышком. Кроме зимы. Зимой они в спячке. Без интернета. Не знаю, пользуются ли они там мобильными телефонами вообще. Она поэтому и не выходила так долго на связь.
Черт-те что и сбоку бантик, говорю.
Охренеть, блин, добавляет Берни.
Лена утверждает, что все ее барахло настоящие духовные предметы. Среди них Пражское Дитя в ползунках и дредах судя по всему, в точности того же размера, что и настоящее Пражское Дитя[38].
Мелковато что-то, Берни такой.
Его тело усушили на реликвии, отбривает Матерь, после чего берется описывать остальное.