С опаской она приоткрыла дверь столовой и остолбенела.
Начищенный паркет, занавески с лилиями, светлые столики, как в кафе, накрытые на четырех человек! Вместо привычных алюминиевых ложек в жировой смазке благородной нержавейкой поблескивали невиданные ранее в этих стенах вилки и ножи. Взгляд Лушки упал на новую стойку. Бананы и ананасы!
Разложенные красивыми грудами, они походили на огромные еловые шишки. Точно как в передаче «Вокруг света». Луша опустила на пол портфель и осторожно погладила шершавую поверхность ананаса, дотронулась до острых листьев и вдохнула ни на что не похожий аромат. Ей тут же захотелось все это нарисовать, но она вздрогнула, вспугнутая человеческим голосом:
Ну что, они уже идут? Тебя предупредить прислали?
Из-за груды румяных булочек и диковинных фруктов возникла белокурая красавица в синем платье и кружевной наколке. Тончайшая талия перехвачена кружевным передником. Это была девушка, сошедшая с плаката «Летайте самолетами Аэрофлота». От «теть Нюры» и «теть Клавы» в их фартуках с кисельными и подливочными пятнами не осталось и следа.
Луша что-то пробормотала.
А, ну тогда хорошо, тогда у нас время еще есть.
А мне банан можно? замирая от собственной смелости, спросила Луша.
Красавица улыбнулась.
Бери. Хоть два.
А сколько стоит?
Лушка подумала, что внесенных отцом на ее школьные обеды шести рублей, наверняка, не хватит на бананы.
Ты что, с Луны? Нисколько, бесплатно все.
А можно два?
Ну все, бери и иди.
А вы из Москвы?
Да, из «Москвы».
Лушка осторожно, словно боясь, что от прикосновения они могут исчезнуть, взяла два зеленоватых плода и аккуратно положила их в портфель между альбомом и «Братьями Гримм».
Скажи там, чтобы кого-нибудь прислали, когда сюда пойдут.
И девушка с плаката исчезла за белоснежной дверью школьной кухни, а может, просто растворилась в воздухе.
Гул и голоса слышались ближе, и Лушка, выйдя в другую дверь столовой, оказалась в главном коридоре, среди выстроенных по стенке вдоль красной ковровой дорожки серьезных и красивых мальчишек и девчонок, которых она не знала.
Вас откуда привезли? спросила Лушка одного взволнованного мальчишку, который все время шептал про себя, повторяя заученные наизусть слова.
Мы из спецшколы. Шахиню встречаем. Отстань, мне некогда.
И он продолжил что-то шептать. Она прислушалась: «happiness to all Soviet childrens» и что-то еще.
Не «childrens», a «children», поправила она.
Мальчишка остановился, покосился на ее портфель под мышкой:
Не мешай. Иди отсюда.
Сам иди отсюда. Это моя школа.
Замолчи! Они уже здесь! Идут!
В тишине по красной дорожке к ним приближались официальные лица. Это могла быть только она. Шахиня улыбалась из-под невиданной круглой шляпки. Маленькие лаковые лодочки несли ее по красной дорожке все ближе, прямо к Луше. А позади следовала свита.
Лушка оцепенела и вжалась в стену, обнимая портфель.
Шахиня останавливалась, улыбалась, слушала звонкие, взволнованные голоса учащихся английской спецшколы про «родную Коммунистическую партию Советского Союза», про «счастливое детство советских детей», про «любовь к советской Родине» и двигалась дальше, пока ее взгляд не упал на Лушкин портфель со сломанным замком, распухший от бананов, и обгрызенные ногти его хозяйки. Катастрофа. На фоне белой стены коридора, залитого безжалостным светом новых люминесцентных ламп, маячило столь же белое лицо директрисы.
What is your name, dear child?[2] весело спросила шахиня.
My name is Lousha.
Such a nice name. Tell me, do you like reading?[3]
Yes, very much so[4].
What is your favourite book, Lousha?[5]
Оцепенение прошло, не ответить было невежливо.
I think It must be «Alice» «Alice in Wonderland» and «Through The Looking Glass». Have you read it?[6] ответила Луша, во всех смыслах совершенно припертая к стенке, но счастливая, что удалось не только раздобыть бананы, но и поговорить с самой шахиней!
Шахиня засмеялась, и все вокруг засмеялись тоже.
I have. They were my favourite books too. But tell me, which out of two do you like best?[7]
When I was young, I liked «Alice in Wonderland», but now, when I am older, I think I prefer «Alice Through the Looking glass»[8], ответила Луша.
Why is it so?[9]
I think because you want to cry when it ends[10].
But it ends well as Alice becomes the Queen[11], сказала Шахиня уже без улыбки.
But when Alice becomes the Queen, she becomesshe becomes alone![12] наконец, вспомнила слово.
Шахиня посмотрела на нее внимательно, по-другому.
Зысиз аур бест стьюдент оф инглиш, сумела выдавить из себя директриса со страдальческой улыбкой.
Шахиня продолжала смотреть на Лушу.
I must say your pronunciation is superb. Very English indeed. My compliments to your teacher[13].
Гостья оглянулась на какую-то очень похожую на нее женщину и сказала ей что-то на своем языке. Та согласно закивала.
Your school bag is broken[14], улыбнулась шахиня.
Yes, it happened recently, but it is a new one. I am sorry[15].
Шахиня засмеялась. Вокруг нее, по протоколу, засмеялись тоже.
Listen, would you like to come to Tehran as my guest?[16]
Лушкины глаза широко раскрылись.
I would of course, but[17]
So it is settled. My assistants will take care of all the arrangements for an invitation. Nice meeting you, Lousha[18].
Луша, кажется, кивнула, но точно не помнила.
Шахиня двинулась дальше, слушая фразы о светлом будущем советских детей.
На Лушку нацелилось несколько очень внимательных взглядов сопровождающих шахиню людей в одинаковых костюмах с одинаковыми галстуками.
* * *
Инцидент во время визита шахини Ирана в среднюю школу Ворожа оказался настолько серьезным, что полковник Клыков прямо из больницы, ночью, в кителе поверх пижамы, прибыл в кабинет и срочно вызвал к себе Тихого.
Три окна его кабинета тревожным маяком светились высоко над ночным городом.
В кабинете гулко, как часовой механизм бомбы, отстукивали настольные часы и удушливо пахло мастикой от свеженатертого паркета. Две бронзовые овчарки, как живые, в ярком верхнем свете охраняли барабан циферблата на письменном столе, массивном, будто постамент памятника.
В ночном здании было тихо. Впрочем, здесь всегда было тихо, даже днем. Красные с зеленым ковровые дорожки в бесконечных коридорах заглушали звук человеческих шагов. Казалось, люди здесь ходят на мягких лапах.
В кабинете почти ничего не менялось с начала двадцатого века, кроме портретов очередного вождя. Оружейным блеском в свете люстры отливала артиллерийская батарея из трех черных телефонов. Люстру включали только для особых совещаний, обычно Клыков обходился настольной лампой с абажуром зеленого стекла, а днем сквозь высокие окна света было достаточно. Бронзовая тонкогубая голова с острой бородкой, стоявшая меж двух высоких окон напротив двери, смотрела на входивших рептильно-пристальным взглядом, отчего впечатлительным становилось не по себе. «Железный Феликс». Талантливая работа.
Фигура широкоплечего полковника соревновалась бы монументальностью со столом, если бы все не портила гримаса боли. Казалось, ему трудно держать открытыми одутловатые веки. Клыков недавно был срочно доставлен в реанимацию с приступом, а оттуда на операционный стол. В учреждение его привез безотказный шофер Ганин. Привел, усадил, заварил крепкого чая и ждал сейчас внизу, балагуря с ночной охраной на вахте у входа.
Ну докладывай! Что стряслось? раздался сип задыхающегося больного животного. Москва доклад требует. Срочно. С операционного стола стащили черти. Я тебя оставил за главного. Что стряслось-то, а, Тихий?!
Клыков положил под язык таблетку и шумно отхлебнул остывшего чаю. Серебряный подстаканник со спутником, как и часы, был подарком сослуживцев.