Сказка о Меркуле удальце и его своевременном прозрении - Шиповских Игорь

Игорь Шиповских

Сказка о Меркуле удальце и его своевременном прозрении

1

Когда-то давным-давно, ещё во времена царя-батюшки, на Руси-матушке, во столице, в купеческой слободе, жил да был и коммерцию творил один очень смышлёный молодой удалец. Сколько ему точно лет было, никто не знал, не ведал, но только выглядел тот удалец всегда юным, опрятным и для взора приятным. Иными словами одевался он со вкусом, богато, даже изящно, и по его внешнему виду сразу можно было определить, что деньги-то у него водились, и притом немалые.

Рубахи он носил только заграничные, цветные и приличные, никакой обыденности и заурядности, всё лишь для помпезного шика и роскоши. Штаны у него твидовые, сапоги хромовые, а уж коли ботинки наденет, так непременно из первоклассной бычьей кожи, такие только на заказ тачали. Ну а что касаемо верхней одежды, то все его камзолы, сюртуки и даже пиджаки по особым лекалам шились, подобные лишь при царском дворе разрешались. Разумеется и все его головные уборы под стать одежде были; картузы, шляпы, береты да шапки, все первостатейные, высшего разряда, ни одной простецкой.

Впрочем, чему тут удивляться, ведь и на лицо тот удалец был весьма пригож. Явный красавец, таких сейчас уж не найти. Волосы светлые, русые, с пшеничным отливом, глаза голубые, словно небеса. А про нос и рот уж и говорить нечего, гармонично сложенные, прямо как у античных богов. Притом его даже и звали по античному, также красиво Меркул, что на древнеримском означает «посвящённый Меркурию», богу торговли. А потому вовсе не удивительно, что с таким именем Меркул изрядно преуспел в торговле.

Вот только чем именно занимался Меркул, какое дело вёл, и что продавал, тоже никто не знал, не ведал. Вроде торговой лавки не держал, тюками с товаром замечен не был, и даже на ярмарке особо не появлялся, однако денег у него водилось непомерно много. Любой свой каприз удовлетворял; хотел новую одежду покупал, хотел к ней дорогие аксессуары приобретал, а желал своё жилище на тогдашний модный аглицкий манер украсить украшал. Питался только в наилучших столичных заведениях, катался на лучших колясках с рессорами, запряжённых лишь породистыми рысаками. А если надоедало, то брал напрокат диковинное на то время изобретение машину с керосиновым движителем. В общем, жил не тужил и ни в чём себе не отказывал.

Кстати о жилище, жил Меркул в очень богатом доме, такой в слободке лишь один был, хотя вокруг него тоже небедные купцы обитали, иные даже в мильёнщиках ходили, а кто и с заграничными коммерсантами-негоциантами солидные обороты имел. Но дом, богаче и выше всех, всё равно у Меркула был, ведь он, дабы среди прочих выделятся, постоянно его надстраивал и украшал. Наверное, и дня с ночью не хватит, чтоб описать его дом во всех тонкостях, уж настолько тот роскошен, и изощрён в убранстве был. Возвышался над слободкой чуть ли не выше пожарной каланчи. А уж та каланча самым высоким строением в округе считалась, выше её только колокольня Ивана Великого в государевом Кремле значилась.

2

И вот в таких, по-царски богато украшенных хоромах коротал свою нескучную жизнь Меркул. Утром просыпался и сразу намечал себе развлечение.

 Чего бы мне сегодня поделать? пойти прогуляться по ярмарке? или на коляске покататься? а может, по речке на лодочке пройтись? Ох, даже и не знаю с чего день начать каждое утро мучился он вопросами. Лежал блаженно в кровати, да почти до полудня всё перебирал, чем бы ему заняться. Затем наконец-то решался на что-то, вставал, шёл завтракать, и уже потом направлялся на прогулку. Точно такое же утро случилось у Меркула и сегодня.

Повалявшись всласть в кровати, и наскоро позавтракав, он окончательно решил покататься загородом на привычной ему коляске-одноколке, запряжённой для таких выездов молодым и рьяно скачущим, лихим рысаком. Меркул очень любил подобные выездки. Бывало, выберется загород, и несётся себе по просёлочной дороге, поднимая клубами пыль.

Вот и на этот раз, только он выбрался за пределы города, как от души стеганул своего рысака, придал ему прыти, вжался в сиденье и принялся наслаждаться скоростью бега. Как говаривал один великий писатель и поэт, «какой русский не любит быстрой езды». Несётся Меркул, радуется ветру, свежести, широким полям, что раскинулись вокруг, да перелескам кои встречаются на пути, а ещё речке, что серебристой змейкой вьётся невдалеке. И всё-то ему хорошо, всё-то ему весело. И тут, словно гром средь ясного неба к нему в голову нежданная мысль пришла.

 А почему бы тебе и в лесок не свернуть? Вон, смотри, туда и дорожка есть, на неё выйти да средь деревьев прокатится, на зелень лесную полюбоваться, ароматом леса подышать говорит ему мысль, а внутренний голос разума возражает ей.

 Это что ещё за шальная мысль такая!? откуда взялась в моей голове!? Никогда не было, а тут появилась! Здесь только я хозяин, сам Меркул-разумный, и не нужны мне здесь мысли вздорные! А ну пошла прочь! чуть ли не криком запротестовал Меркул, а мысль всё никак не унимается.

 Нет, я никуда не уйду! Я мысль навязчивая, и уж коли в голову пришла, то от меня просто так не избавится! И чтоб ты знал, я пришла к тебе из самых лучших побуждений, и плохого не посоветую! Чую я, что там, в леске, счастье тебя ждёт! езжай туда пока не поздно да скорей встречай его! убедительно настаивает на своём мысль. Ну, Меркул подумал чуток и решил, что это ему так интуиция подсказывает, как удачу найти. Тут же взял да свернул с главной дороги на лесную тропу. Едет по ней озирается, всё смотрит, где его обещанное счастье ждёт.

Ехал он так, ехал, смотрел всё да смотрел, а в итоге проглядел, как ему навстречу из-за поворота девица с лукошком вышла. А рысак-то резво несётся, да со всего маху на девицу-то и налетел. Меркул даже остановиться не успел, уж только когда налетел, лишь тогда за вожжи схватился да во всю глотку «Тпру-у-у!» заорал. Рысак тут же и встал как вкопанный. Меркул из коляски выпрыгнул и сходу к девице кинулся. А та лежит, ни жива, ни мертва, лишь глазами в небо смотрит, и вся боль от падения в этих глазах. Кричать не кричит, а только глядит, лицо исказилось, и слёзы у неё наворачиваются. Ну, Меркул смотрит, девица жива, и сразу к ней с допросом.

 Где болит!? чего сломала!? руку иль ногу!? а может голова побилась!? Да как же это ты девонька на дорогу-то вышла!? Нечто не знаешь, что здесь с ног сшибить могут!? Ладно я, человек светский, на лёгкой коляске еду, а если вдруг мужик-лапотник на телеге, запряжённой тяжеловесом, собьёт!? что тогда!? Ведь он не остановится, так и поедет, все кости переломает! не то с упрёком, не то с обидой, напустился он на девицу. А та дыханье перевела и тихо так отвечает.

 Да здесь отродясь никто быстро не ездит, все ж знают, что в лесу лошадь торопить нельзя, иначе беды не избежать, да я с детства по это дорожке по грибы да ягоды хожу и ни один тяжеловес меня ещё не сбивал. Уж не знаю, отчего это ты барин на меня налетел, чем же я тебе так помешала-то отозвалась девица, и моргать начала, уж настолько сильно слёзы проступили. Меркул сразу платочек достал, и слёзы ей утирать стал, да всё приговаривает.

 Ты уж прости меня, задумался я, виноват! И правильно ты говоришь, в лесу торопиться нельзя, а я быстро гнал, вот тебя и не заметил! И не называй ты меня «барином», ведь я обыкновенный парень с купеческой слободки, а то, что я на богатой коляске катаюсь, так это лишь для форсу, нравится мне на людей впечатление производить! Впрочем, тебе сейчас верно не до этого, ведь всё болит, скажи лучше, чем тебе помочь? слегка похваставшись, спросил Меркул, и тут же получил желаемый ответ.

 Ну а чем ты мне можешь помочь? ты уже всё сделал что мог; на меня внимание обратил, пожалел, покручинился, даже платочек дал слёзы утереть, а мне от этого лучше, твоя доброта исцелила меня. Так что ты езжай дальше, куда ехал, а я ещё чуток полежу да тоже восвояси пойду, главное ведь, что всё обошлось, кости целы, не сломаны, а ушибы быстро заживут не желая более задерживать Меркула, отговорилась от него девица, а сама всё платочком лицо утирает, от слёз избавляется. Ну, Меркул видит такое дело, и ему уже не до девицы стало, раз он ей более не надобен, так и делать тут ему нечего, платочек ей свой оставил и говорит.