4
Начало жизни Демидова складывалось не хорошо и не плохо. Он родился и вырос на берегу Енисея, реки малорыбной, зато неописуемо красивой. Отец погиб в партизанах он был в отряде легендарного Каландарашвили. Мать, тихонькая, маленькая, робкая она все почему-то держала заскорузлые от работы руки под фартуком, точно стеснялась показывать их людям, как и другие, вступила в Колмогоровский колхоз. И Демидов работал в колхозе, потом служил действительную, вернулся с нее в начале тридцатых годов.
Теперь жениться бы те, Пашенька, говорила мать несколько раз. Я уж слаба стала.
С женитьбой как-то не получалось. А потом стал ждать, когда подрастет Мария.
Мария росла хохотушкой этим и привлекла сперва его внимание. В четырнадцать лет она была уже стройной, грудастой, туготелой. В шестнадцать хорошо научилась целоваться, он, Павел, ее научил. Целовал ее, но и в мыслях никогда не было, чтоб тронуть, понимал рано и ни к чему до свадьбы.
А когда же свадьба-то? спрашивала она частенько.
Скоро. Подрасти еще. Порода чтоб крепше от нас пошла.
Когда Марии исполнилось семнадцать, в Колмогоровском сельсовете появился новый работник Денис Макшеев. Он был примерно одногодок Павла, тоже отслужил давно действительную, ходил по деревне в полувоенном френче, синих галифе и хромовых сапогах. И еще от него всегда пахло одеколоном. По тем годам это было невидалью в деревне девок осуждали, если чем помажутся, а мужику-то и вовсе позор.
Откуда Макшеев родом было неизвестно. Деревенские бабенки глухо поговаривали, что вроде из самого города Красноярска, где родитель его держал будто бы когда-то не то мучной лабаз, не то булочную. Но бабье есть бабье, к их сплетням никто всерьез не относился. Да и не было ни для кого нужды устанавливать родословную приезжего. Те, которые поставили его выписывать разные справки в сельсовете, знали, наверное, кого ставят, им, значит, было виднее.
Однажды Павел застал на берегу Енисея Марию и Дениса. Денис что-то рассказывал, картинно красовался, поставив одну ногу, обтянутую плотно синей штаниной, на крупный камень. Мария заливалась смехом, сидя на носу лодки.
Занятный он, сказала она, когда Павел увел ее с берега.
Это было где-то в мае тридцать восьмого. По осени Демидов намеревался сыграть свадьбу, мать тихонько собирала к этому дню все необходимое.
Хороша бабенка, да не планида ей горизонт увидать, сказал как-то Денис Павлу, встретив его среди деревни.
Как понять? насторожился Павел.
Ей муж-то надобен с кругозором. А в тебе какой интеллигент? Ты ведь, дядя, цветок нюхаешь, а запаху не чуешь.
Демидов высоко себя не ставил, но и низко не опускал. И потом, он был не какой-то робкий недоносок и тут же схватил Макшеева за отвороты френча:
Ты! Приподниму и опущу об землю. Только шмякнешь!
Убери крючки, ну! побагровел Денис, схватил Павловы руки за запястья, оторвал от френча. Он, Денис, тоже силенку имел. Обломлю и в Енисей кину. Я, дядя, решительный. В кавалерии служил и лозу лихо рубил.
Они разошлись, красные, взъерошенные, оба чувствуя, что еще сойдутся.
Зачем ты ему о свадьбе сказала? спросил в тот же вечер Павел у Марии.
А занятный он, ответила она, как и в первый раз. Да что он нам, ты не думай
Но Демидов думал, потому что нет-нет да и заставал где-нибудь Марию в компании Макшеева. Она с хохотками уверяла, будто встретилась с ним случайно и только что.
А однажды произнесла с обидой за Макшеева:
Ты его не любишь, я вижу. А в нем интеллигенту-то побольше, чем во всех деревенских парнях.
Во-он как! Так ты что ж, за него и выходи.
И тут Мария зарыдала, прижалась к нему:
Пашенька! Я тебя, тебя люблю А когда с ним вроде бы не тебя, а его Убереги меня от него! Я не знаю как только убереги. Иначе быть греху
Ладно, угрожающе произнес Демидов и пошагал в сельсовет.
В сельсовете они поговорили с Макшеевым тихо и мирно, как добрые товарищи. Из сельсовета вышли и пошагали рядом, плечо в плечо, по улице, за деревню. Макшеев шел, грыз семечки и равнодушно плевался шелухой.
За Колмогоровом сразу начиналась тайга, они отыскали глухую поляну, Макшеев снял френч, а Демидов пиджак и верхнюю рубаху. Каждый аккуратно свернул свою одежду и положил на траву.
Дрались они долго, молчаливо, в кровь, все больше наливаясь свирепой угрюмостью, изорвав друг на друге нательные рубахи. Договорились пока один из них не упадет без сознания. Лежачего, как известно, не добивают, но зато уж устоявшему на ногах достается Мария.
Устояли оба, только до дна выдохлись. У Демидова текла кровь даже из ушей, Макшеев выплюнул два передних зуба.
Будет, прохрипел Денис, обтирая клочьями рубахи кровь с лица.
Признаешь, что слабожильнее? тоже с хрипом спросил Павел.
Ни в жисть.
Тогда погодь одеваться, лабазник! До оконечности давай, как договорено.
Демидов качнулся было к Макшееву, но тот поднял с земли увесистый еловый сук.
Ты что?! Договорились на кулаках только.
Подходи Я покажу, как договорились!
На всякий случай Демидов пошарил под деревом, тоже нащупал крепкую палку.
Скажу те так, хамло навозное, тяжко дыша, проговорил Макшеев. Лабазник я али еще кто там, а Марии не видать тебе все одно. Отказывайся лучше добровольно. Иначе икать всю жизнь будешь. Это я тя заставлю, найду способ. Я, дядя, решительный.
Жди, как же. Сиди дома и гляди в окошко не идет ли Пашка Демидов, не ведет ли тебе Марьку за руку: вот, мол, возьми.
Ну я сказал, а ты слышал. И значит судьбу свою добровольно выбрал
Не знал тогда Павел, что за человек Макшеев, предположить и близко не мог, что за судьбу он ему уготовил.
Отполыхало лето, блекнуть стало небо, и вскоре густо посыпался древесный лист. Как-то допоздна засиделся Демидов у родителей Марии, обговаривая круг гостей, которых через неделю предстояло звать на свадьбу. Под конец попробовали самогонки, которую Марькина мать накурила для свадьбы. Кувшинчик принесла сама Марька, бледная какая-то, с опущенными глазами. Когда разливала по стаканам, пальцы ее подрагивали.
Прощаясь с Павлом, подняла все же свои густые ресницы. Зрачки ее сильно расплылись, были огромными, в широко распахнутых теперь глазах стоял ужас, какой-то немой крик.
Ты что, Марька? спросил Демидов.
Пашенька Давит отчего-то все у меня внутри Она припала к нему. Павел слышал, как бешено молотит в ее груди сердце.
Устала, видно. Ты ляг пойди
Я лягу, лягу Еще, может, стаканчик выпьешь?
Что ж, давай.
Когда Марька наливала этот стакан, дрожали у нее не только руки, но и спина.
Пей на здоровье.
Голос у нее был теперь чужой, незнакомый, и в глазах не стояло уже ни ужаса, ни беззвучного крика. Они были, ее глаза, бессмысленными, пустыми, до дна выгоревшими. Как ни пьян был Демидов, он все это заметил, еще раз спросил:
Да что, в самом деле, такое с тобой?
Ой, Пашка! Женское сердце вещун, говорят выдохнула она, вжалась в стену. А у меня такое чувство, будто последний раз видимся
Последний не последний, но долго потом не пришлось им увидеть друг друга. Добрый десяток лет с гаком.
Самогонка оказалась зверь зверем, в голове у Демидова шумело, августовские звезды пошатывались на небе.
Когда он шагал мимо колхозной риги, из-за хлебной скирды вышел Денис Макшеев.
Ну вот Долго я ждал такого случая.
Отойди, я пьяный, попросил Демидов.
Это нам и сподручно, дядя, проговорил, шепелявя, Макшеев и чем-то твердым ударил Павла по голове. Демидов качнулся и рухнул наземь.
Потом Макшеев безжалостно пинал его сапогами в голову, в грудь, в лицо. Павел только глухо и беспомощно стонал, пока не потерял сознание. Потерял он, видимо, его ненадолго, потому что, когда открыл глаза, Макшеев был тут же. Он будто по нужде сидел на корточках у хлебной скирды. И вдруг Демидов увидел из-под руки Макшеева змейкой пополз огонек, начал лизать, разрастаясь, угол хлебного зарода. Даже в темноте было видно, как заклубился черный тяжелый дым.