Поражала целостность людей, добровольно вставших насмерть за свою Землю, за свои идеалы, за Память предков. В основном это были взрослые, семейные мужики, повидавшие жизнь, но радовала и молодёжь, которая в мирное время казалась напрочь потерянной. Иногда противоположных «красных» или «белых» взглядов мы были в одном окопе, плечом к плечу, перед общей угрозой. И я видел, как война меняла людей, будто скульптор, убирая лишнюю шелуху, день за днём вытёсывая Суть.
Свой домик мы назвали «Гаванью», а при смене жилья, он получил ещё более поэтичное имя «Старая Гавань». Жило нас в маленьком подвале от четырёх до семи человек. Мы его утеплили, поставили кровати, буржуйку, на которой разогревали банки тушёнки, правда не сильно, потому что «тушёнка» в горячем состоянии таяла, превращаясь в жижу. Изредка кто-то геройски варил суп или кашу, но это предприятие на нашей печке получалось очень и очень не быстрым.
Беко (рисунок А. Доброго)
Беко удивительный человек. Казалось, он может достать всё у него всегда был лишний магазин патронов или лишняя «гранатка», чем он, без раздумий, делился с нами. Этот осетин не раз бывал в местах «не столь отдаленных», характерно сидел на корточках, признавал только хозяйственное мыло, а говорил медленно и вдумчиво, как будто пробуя слова на вкус. Он очень легко находил нужные, волшебные выражения, чтобы любой человек подарил ему то, что понравилось. Будь то свитер, куртка, пистолет или нож к последним Беко питал особую слабость. И это было как-то не обидно, потому что у него почти ничего и не задерживалось. Он всегда был готов снять с себя любую вещь, если кто-то, по его мнению, нуждался в ней больше. Однажды, после боевого выхода, он притащил в трофеях даже «Утёс». Всегда знал, где раздобыть еды, у кого взять патронов нужного калибра или разгрузку взамен порванной. И потому я не удивлялся, когда этот способный осетин, будучи в госпитале после контузии, доставал из-под матраса «лишний» автомат и просил поменять его на пулемёт.
Обстрелы увеличились по частоте и объёму, редкая тишина настораживала ещё больше возрастал риск прорыва противника движение техники на той стороне не прекращалось ни днём, ни ночью. Поэтому, когда домик начинал привычно подпрыгивать от близких разрывов, нам становилось спокойнее, а Беко со словами: «наконец-то», поворачивался к стенке и начинал храпеть. Наш цокольный этаж создавал лишь иллюзию защищённости помню, как на «Мельнице» мина по касательной выбила приличную дыру в бетоне на уровне головы, только что спящего рядом счастливчика, который за пару секунд до этого вдруг решил почесать пятки. Он отделался контузией и ранением спины.
Прилёт мины на «Мельницу» (фото из личного архива А. Доброго)
Ещё один случай «счастливого спасения» произошёл перед моим приездом. Ребята, после боевых, сидели в «Домике Колючего», пили чай и смотрели в разбитое окно. Решали, кто же из них, наконец, забьёт его фанерой, потому что ощутимо сквозило, а температура не сильно отличалась от улицы. Как вдруг, 82-ая мина пробивает крышу и чудом вылетает в то самое окно взрыв, ребята на полу, без чая, но живые! По этим причинам мы и поменяли места проживания, всё же озаботившись своей безопасностью и сохранением тепла.
Не всегда обстрелы заканчивались так просто. Среди ночи к нам прибежала пожилая женщина и, задыхаясь от волнения и страха, позвала на помощь к мужу, раненому очередной порцией украинских мин. Мы смогли вовремя доставить его в госпиталь, он выжил и, через месяц, вернулся к своей любимой, с которой бок о бок прожил не один десяток лет. А вот одну старушку спасти не успели ребята вытащили её из-под завалов собственного дома, принесли к нам, мы перевязали, вкололи антишок, Пятница под обстрелом отвёз в больницу, но она всё равно погибла. А сын её, уже в годах, повредился умом. Мы наблюдали удары «Градами», «Ураганами» и тяжёлой артиллерией по жилым домам, что никак не могло быть «случайностью». Но, однажды, насчитали более восьмидесяти мин, выпущенных из Песок по нашему болоту, которые с чваканьем шлёпались в жижу, не взрываясь и это тоже не случайность.
12-ого января я уже вышел на позицию «Гараж» у взлётной полосы, напротив диспетчерской вышки, которую звали просто «Башня». Стояло условное перемирие, мы шли по дороге днём, не скрываясь. Сильное и странное впечатление было от вида чёрных, обмороженных подсолнухов на ярком, белоснежном поле. Там я и познакомился с Пятницей мы разговаривали, вспоминали Питер, смотрели на достаточно близкие миномётные разрывы. Мне объясняли расположение наших и вражеских позиций, причудливо разбросанных по огромному взлётному полю, указывая вероятные направления ударов противника, учили слушать технику, узнавать выход различных калибров.
Закат над лётным полем (фото из личного архива А. Доброго)
К вечеру стрельба усилилась. Мы вышли прощаться небо полыхало изумительными, сумасшедшими красками, что захватывало дух! Величественный закат, густой, багровый, растёкшийся, подобно стали под нависшими, тяжёлыми облаками, заснеженное поле с контрастом чёрных подсолнухов и близких разрывов, словно в замедленной съёмке, взлетающие комья земли, создавали поистине ошеломляющую картину хотелось протянуть руку, потрогать, не доверяя глазам! Природа, как будто, говорила с нами, восхищая своей мощью и великолепием, предупреждала Этот закат сохранится в моей памяти до конца дней.
Под впечатлением, я с молодым бойцом отправился в обратный путь, на отдых, чтобы вернуться сюда уже ночью. По той же дороге нам в бок посыпались пулемётные очереди, запели пули, унося прочь от величия небес мы упали, вжались в дорогу и оглянулись. Пятница что-то кричал, махал руками вправо, в подсолнухи, куда мы и нырнули, подгоняемые скорее удивлением, чем страхом. Уйдя метров на пятьдесят, благоразумно подождали по нашему отходу накинули пару залпов «Васильком» очень неприятная штука. И всё опять стихло.
Эту ночь мы с Белкой отстояли без приключений меня определили вторым номером к его ПК. Я с интересом вглядывался в пустынное поле аэродрома, в громаду «Башни» напротив, слушал ночные перестрелки и скупые слова своего товарища о недавних событиях, которые так грубо изменили его жизнь. Женя из Славянска, там же вступил в ополчение. Рассказал, как стояли на блокпостах с одними палками, как начались настоящие боевые действия, потом пришлось оставить семью, порвать паспорт, выходя из окружения, был ранен, восстановился, перешёл в наш отряд. Несмотря на уже богатый опыт, о войне говорил неохотно. Суровые черты со сжатыми губами, казалось, были высечены из камня, всегда сосредоточенный взгляд, неторопливые, точные движения. Терпеливо учил новичков обращаться с оружием, оборудовать позиции, сам нагружал себя работой, чтобы хоть на время отвлечься, заглушить тоску по дому.