Настала моя очередь готовить. Я сидела у открытой задней двери, ощипывая курицу и перешептываясь с мамой.
Он так ничего и не рассказал о себе. Она чистила морковку, которую вырвала в огороде рядом с домом резиновую и с пожухлыми листьями от нехватки Солнца.
Может, он не помнит. В это оправдание я сама верила с трудом. Может, он получил травму. На войне или еще где.
Энера поджала губы и кивнула, размышляя.
Мы обе замерли, заслышав шаги на крыше.
Что он делает? спросила мама, уставившись в потолок так, будто могла что-то сквозь него увидеть.
Я вспомнила о желобах.
Пойду гляну.
Она кивнула, но, когда я отложила почти ощипанную птицу, схватила меня за запястье и повернула руку к свече. На ладони виднелись следы угля.
Вечно она рисует, сказала мама со слабой улыбкой. Даже когда наступает конец света.
Вовсе не наступает, возразила я, отнимая руку. Но я и в самом деле рисовала. Заполняла страницу за страницей набросками Сайона, пытаясь запечатлеть его глаза, однако это оказалось так же сложно, как передать сияние Луны на том первом рисунке, который я сделала сразу после исчезновения Солнца. И то и другое слишком волнующе, чтобы образы можно было передать столь примитивными средствами.
Сайон сказал, что я стала лучше. После работы в соборе?
Каждый раз, пытаясь разузнать у него наше общее прошлое и натыкаясь на глухую стену, я ужасно раздражалась.
Увидев прислоненную к задней стене дома лестницу, я с трудом по ней взобралась. Досада подпитывала каждый шаг, на сгибе локтя резко раскачивалась лампа.
Я едва не позабыла о своем раздражении, когда увидела, что сделал Сайон. Он согнул и разрезал металлические желоба, образовав непонятный символ по крайней мере, непонятный с моего ракурса. В нем тлели мягкие красные угольки, и Сайон подбрасывал к его основанию дрова, чтобы добавить еще.
В голове теснилось множество вопросов, но один взял верх:
Откуда ты меня знаешь?
Он поднял голову. Казалось, его глаза светятся сами по себе. В тени стрекотали сверчки.
Его взгляд вернулся к странной конструкции.
Видел тебя в Элджероне, в соборе.
Я поднялась на крышу, стараясь не потерять равновесие.
Я бы тебя запомнила.
Да?
Я принялась нервно теребить свою косу.
Ну разумеется. Ты запоминаешься. Я отказывалась смущаться от этого слова.
Мгновение он не отвечал.
Сейчас я выгляжу иначе.
Я уставилась на него, пытаясь понять. Пытаясь представить его с короткими волосами или более худым. Возможно, чисто выбритым. Память отказывалась повиноваться, но если рассмотреть его при свете дня
Ты мне не доверяешь? спросила я.
Он замер, но не ответил. Я вздохнула.
Конечно, нет, ты меня почти не знаешь Или знаешь, а значит, у меня далеко не такая надежная память, как мне кажется.
Он покачал головой.
Дело не в доверии.
Тогда в чем же?
Он вновь не ответил, и мы оба знали почему: не мог. Однако Сайон производил впечатление человека мягкого. Что это за правда, настолько незначительная, что не задержалась в моей памяти, но при этом настолько невероятная, что он не мог о ней поведать?
Наконец с его губ сорвался слабый выдох.
Если ты откроешь мне свою душу, Айя, возможно, я отплачу тем же.
От его ответа я едва не задохнулась. Я ждала молчания или что он сменит тему, или даже извинится, но уж точно не подобного предложения такого, которое я не могла принять.
Солгать не получится: уже тогда я понимала, что он видит меня насквозь. Попробуй я скрыть правду, он поймет следовательно, я не могла пойти на такую сделку. Потому что не могла признаться ему, что скучаю по своей известности в городе, по своему творчеству и что никогда не буду счастлива на ферме, подковывая лошадей и собирая овес. Что я мечтала влюбиться в мужчину, чего со мной никогда по-настоящему не случалось. Что хотела иметь детей, поскольку мамин род прервется на мне. Что мне отчаянно хотелось значить что-то большее для другого человека. Быть для него всем миром, хотя бы на несколько лет, пока любовь не пройдет.
Я не могла признаться Сайону, что с войной в Рожане потеряла вкус к жизни и что нечто в нем начало возрождать этот вкус. Что-то, помимо его странной красоты и ярких глаз. Что-то, что касалось самой души.
Я молчала слишком долго: непринятое предложение превратилось в пепел и осыпалось у наших ног. Наконец он спросил, без всякой обиды:
Можешь поднести лампу? Пожалуйста!
Я постояла несколько мгновений, затем полезла к нему.
Только потому, что ты попросил вежливо, пробормотала я и высоко подняла лампу, освещая его работу.
Разве солдаты ходят по соборам?
А солдатам запрещено в них входить?
Я встретилась с ним взглядом.
Значит, ты не только надсмотрщик, но еще и солдат?
Он замер.
Меня называют по-разному.
Я обдумала его слова, осторожно поддевая верхний слой и заглядывая внутрь как яблоко, которое нужно очистить от кожуры.
Не запрещено, просто
Кажется, тогда ваша война еще не началась.
Я облизала губы.
«Ваша» война?
Интересно, он пытался мне намекнуть или просто не умел лгать? Или не совсем лгать, а скрывать правду.
Он разжег огонь. Я не видела, чтобы он пользовался огнивом, хотя и не следила за его руками.
Я подождала несколько мгновений.
Ты не солдат Рожана.
Он тоже помолчал, прежде чем признать:
Нет.
И не Белата.
Нет.
Я присела на черепицу, продолжая высоко держать лампу.
Но ты не скажешь мне, кому служишь.
На этот раз он встретился со мной взглядом.
Нет.
Вздохнув, я поставила лампу на черепицу.
А твои друзья? Для которых предназначен этот кошмар?
Я понятия не имела, как им полагается увидеть строение, на крыше-то.
Сайон покачал головой.
Я предпочту тебя пощадить.
Пощадить? Ведь ты говорил, что они не причинят мне вреда.
Они не причинят.
Значит, по-твоему, я недостаточно умна, чтобы понять правду? Я не хотела вновь поднимать тему доверия. Пока.
Он приостановился. Поймал мой взгляд.
Я бы не стал предполагать подобное.
Обхватив колени руками, я оглядела черноту вокруг. Луна вновь спряталась, отправившись обозревать другую сторону Матушки-Земли, однако по-прежнему ярко сияли звезды, не отягощенные никакими заботами.
Мы фермеры, пробормотала я.
Его пристальный взгляд на моем лице ощущался подобно лучу Солнца.
Мне страшно за урожай. Я вытащила из кармана часы и повернула циферблат к свету. Завела их. Уж не знаю, сколько он продержится.
Сайон кивнул.
Ее свет замедлит увядание.
Свет Луны?
Еще один кивок.
Я откинулась назад, опираясь на локти.
Интересно, куда подевался Солнце? И волнует ли Его вообще, что без Него мы можем умереть с голоду.
Сайон напрягся. Я вздохнула.
Мы обойдемся тем немногим, что у нас есть. Я ободряюще ему улыбнулась. Бабушка считает тебя негодяем. Возможно, мама тоже. Но вдруг ты ниспослан нам богом? Всего за два дня ты пополнил наши запасы настолько, насколько я не смогла бы и за два года.
Едва ли.
Я пожала плечами.
Тем не менее. Поискала взглядом созвездия. Ты переживаешь о своей семье?
Он промолчал, и я исправила вопрос:
У тебя есть семья?
Он убрал руки от желоба.
Зависит от того, что ты подразумеваешь под «семьей».
Мои брови сошлись на переносице.
Что я подразумеваю? А сколько значений у семьи?
Он взглянул на небо, будто звезды могли ответить за него. Затем его взгляд опустился, остановившись на тьме где-то за домом.
Ай? Его ровным голосом мое имя звучало так почтительно и так идеально.
А?
Ты сказала, что на ферме живете только ты, твоя мама и бабушка. Его яркие глаза скользнули ко мне. Ни братьев, ни других мужчин?
Я села прямее.
Нет. А что?
Он выдохнул.
В курятник только что вошел некий мужчина.
Что? Сердце ушло в пятки, я вскочила на ноги и посмотрела в сторону курятника, но в кромешной тьме ничегошеньки не разглядела. Должно быть, фонарь чужака спрятался за калиткой.