Ночь показалась долгой. За окном кто-то ходил с гармонью, рвал мехи, кричал по-немецки: «Иди сюда, моя красавица!» и Сашка ворочалась, проклинала про себя этот затянувшийся цирк.
Она открыла заплывшие веки. В первую минуту ей показалось, что наваждение прошло. Маленькая комната была комнатой бабани, на кухне шумел чайник и бормотал телевизор. Саша выдохнула и села в постели, попыталась нащупать на табуретке телефон и не нашла. Протёрла глаза. Увы, морок продолжался. На соседней кровати спал Боря, завернувшись в одеяло, только торчала голова с выгоревшими русыми волосами.
«Надо убираться отсюда, подумала Сашка, выйду на шоссе, поймаю попутку и поеду домой. Какая я дура, от страха совсем отупела. Ещё вчера надо было валить».
Её шорты с аккуратно заштопанными дырками лежали на стуле, а вот майку она не нашла. Бормоча ругательства, Сашка прикрылась простынёй и пошла на кухню, шлёпая босыми ногами.
Проснулась? улыбнулась хозяйка. А я панталоны твои зашила и кофту постирала.
Сашке стоило большого труда сдержаться.
И в чём мне теперь ходить?
А в платье. Да ты не бойся, оно чистое.
Пыхтя от злости, она примерила перед зеркалом платье с ромашками. Оно оказалось впору, и при других обстоятельствах Сашка понравилась бы сама себе. Она запихнула в сумку шорты, включила телефон и с досадой положила обратно: экран мигнул и потух. Аккумулятор разрядился.
Спасибо, тётя Тоня, за ночлег, поблагодарила Саша. Я пойду домой.
Пока она зашнуровывала кроссовки, хозяйка ахала, уговаривала остаться, пугала немцами, спрашивала про аусвайс.
Да не нужен мне аусвайс, как-нибудь с этими клоунами договорюсь, отмахнулась Сашка.
Тётя Тоня вздохнула:
Дурная Вижу, не удержать тебя.
На улице раздалась немецкая брань: «Шнель, шнель, русиш швайне!» Дверь распахнулась от удара сапога, грохнула о стенку. В дом ворвались трое: двое немцев, вооруженных автоматами, и невысокий мужичок в чёрном пиджаке и заправленных в сапоги широких брюках. На рукаве его белела повязка.
На улицу все, быстро! сказал он, морщась, как будто у него болели зубы, и цепким взглядом посмотрел на Сашку: А ты кто такая?
Племянница, Шурочка, поспешно ответила Антонина. А что случилось, Иван Захарыч?
Тот посмотрел и отвёл глаза, будто обжёгся.
Немцы вывели из спальни полуодетого Борю, и всех троих вытолкали на улицу, подгоняя прикладами в спину. Сашке больно ударили между лопаток.
А поаккуратнее можно?! взвилась она.
Во дворе сушилась майка со смеющимся черепом, одному из немцев она приглянулась. Он сорвал майку с верёвки, приложил к плечам и отшвырнул слишком мала.
Шнель, быстро!
Сашка видела, как отовсюду сгоняли мужчин, женщин и детей на пятачок перед длинным бревенчатым домом, похожим на барак, с табличкой на немецком и русском: «Комендатура» и флагами со свастикой. Всё было очень правдоподобно: и рёв маленьких, и слёзы на грязных личиках и, самое главное, непритворный ужас. Немец грубо толкнул молодую мать с сыном на руках, и если бы не Сашка, то не устоять бы ей на ногах.
Тише, тише, Ванечка сейчас домой пойдём, кашку покушаем
Сашка видела, как крупно дрожали руки женщины, когда она гладила белую детскую головку. Такой ужас не сыграешь, он был настоящим. У Сашки сердце упало и ослабли ноги.
Тумаками, тычками и ударами прикладов солдаты выстроили людей в неровный ряд. Из комендатуры вышел толстый человек с полным круглым лицом и бегающими глазами. Несмотря на тёплую погоду, он был одет в шерстяной костюм-тройку.
Гаврилюк, староста сволочь, бывший буржуй, услышала Сашка шёпот, скосила глаза и увидела Бориса. Он сумел пробраться к ней.
Сегодня ночью, откашлявшись, начал староста, неизвестные сняли с виселицы и унесли тела повешенных преступников. Господин офицер, он почтительно повернулся в сторону холёного немца в фуражке с высокой тульей, распорядился оставить казнённых в назидание другим. Господин офицер спрашивает, кто это сделал.
Прокатился вздох, и повисла гнетущая тишина. Офицер прищурился и велел перевести, что, если виновные не признаются, будет расстрелян каждый десятый. Даже со своим не особенно богатым знанием немецкого Сашка поняла смысл и задрожала как в лихорадке. Гаврилюк перевёл, запинаясь, и сразу же смялся ряд, заплакали и закричали женщины.
Помилосердствуйте, господин офицер!
Пан, сжальтесь!
Будьте добреньки!
Пожалейте наших детей!
Офицер что-то негромко сказал солдату. Тот отдал честь и быстро пошёл вдоль шеренги, отсчитывая: «Айнц, цвай, драй» Молодая мать спустила ребёнка с рук и заслонила собой.
Стойте прохрипела Сашка, вы не можете так поступать Отпустите меня, я здесь ни при чём, я должна вернуться!
Молчи! Не рыпайся застрелят! Боря зажал ей рот ладонью.
Рука с грязными ногтями ударила Сашку в плечо на счёт «девять». Десятой была та самая женщина с ребёнком. Она и вскрикнуть не успела, как солдат выволок её из шеренги, быстро выхватил пистолет и выстрелил несчастной в голову. Самая настоящая, не бутафорская кровь брызнула на землю. У Сашки подкосились ноги, а потом обрушилась пустота, словно в голове нажали кнопку «выкл».
Саше снился сон, что она собирала полевые цветы: шалфей, васильки, тысячелистник. Солнце пекло макушку. Букет становился всё больше и больше, уже не помещался в руках. Ей хотелось окунуть лицо в этот цветочный сноп и вдохнуть пьянящий аромат. Она так и сделала, но с удивлением поняла, что букет пахнет отвратительно, чем-то химическим и резким. От этого запаха щипало в носу и першило в горле. Сашка завертела головой и замычала.
Очнулась, послышался чей-то голос, убери нашатырь, Боря.
Через мутную пелену она увидела лица тёти Тони и Бори, посмотрела на свои руки, окроплённые чужой кровь, всё вспомнила и разрыдалась.
За что, за что?!
А ни за что, отрезал Боря. На, попей и успокойся. Он зачерпнул воды из ведра и подал Сашке.
Может быть может быть, не стоило забирать тела? с дрожью в голосе спросила она.
Они партизаны не знали, что так будет. Очень жалко тётю Веру, Галю и дядю Мишу. Мы за них отомстим!
Я тебе отомщу, мститель сопливый! обозлилась тётя Тоня и так стукнула кулачком по столу, что подпрыгнула кружка. Из дома ни ногой!
Борька усмехнулся:
К юбке своей привяжешь?
Понадобится, так и привяжу.
А если немцев слушаться и соблюдать их правила? всхлипнула Сашка.
Ты с Луны упала или спала весь год? сказал Борька. Получилось жёстко. Он и смотрел сердито, прищурившись. После пяти на улицу не выходить расстрел, если заночует посторонний расстрел, за связь с партизанами расстрел
Сашка широко раскрыла глаза. Расстреливали за всё: за отказ работать, за попытку тушить пожар, если фашисты сжигали дома в деревнях, за то, что не выдал еврея или красноармейца, за грубость, за то, что набрал воду из колодца, из которого пьют немцы.
А вообще, Шура, им повод не нужен, они могут убить просто так.
Что же теперь делать?..
Неужели она останется здесь навсегда? Это неправильно и несправедливо! Должен быть какой-то выход отсюда: проход, портал, червоточина, нора мост Эйнштейна и ещё кого-то там. Надо действовать, а не сидеть и терять драгоценное время!
Сашка вытерла слёзы и решительно встала.
Ты куда? забеспокоилась Антонина.
Спасибо за всё, мне пора.
Малахольная!
Скорее к мемориалу, именно возле него начались странности. Только бы получилось отыскать это место! Сашка выбежала на улицу и привычно повернула налево. И тут она даже остановилась поняла, что улица не такая уж чужая, а напоминает бабанину, как набросанный художником эскиз. Это обветшалый вид домов сбил её с толку. Сашка вспомнила, что название села раньше было другим, после войны его поменяли
Стараясь никому не попадаться на глаза, прячась за чужими сараюшками, она пробралась на поляну, где ещё вчера собирала с бабаней землянику, и увидела нескольких женщин в наглухо повязанных платках. Выстроившись в ряд, они споро косили траву, срезанные стебли падали к их ногам. Немцев, к счастью, Сашка не заметила.