Свет моих пустых ночей - Екатерина Дибривская

Екатерина Дибривская

Свет моих пустых ночей

Пролог

Ветер срывает с неба первые тяжёлые капли.

 Значит, это всё?  звучит с надрывом голос дрожащий.

Не поворачиваясь отвечаю:

 Ты же знала, что рано или поздно это произойдёт.

 Да, знала, но я думала

 Я предупреждал, Слава: не проси невыполнимого.

 Я и не просила,  всхлипывает она.

Я знаю, что сейчас она утрёт нос рукавом, размажет слёзы по лицу, возьмёт себя в руки. Но девушка лишь подходит ближе.

 Я люблю тебя,  тихо шепчет она.

 Не выдумывай,  скрипнув зубами, выдавливаю из себя.

 Я не просила невыполнимого. Знаю, что ты никогда не полюбишь меня, но я люблю, Егор. Я. Люблю. Тебя.

Всё во мне бунтует. Сопротивляется. Оттого, что заставляю себя устоять на месте, оттого, что больше всего хочется стиснуть в руках и никогда не отпускать.

 Это не любовь. Страсть, желание, одиночество Всё что угодно. Но не любовь.

 Да откуда тебе знать-то?  горько усмехается она.  Ты же хоть что-то почувствовать боишься, всё бежишь и бежишь А от себя не уйдёшь. Тут как? Либо любишь, либо нет. Третьего не дано. Я люблю. Ты не любишь.

Она уходит. Не оборачиваясь. Спина прямая. Походка от бедра. Чертовски хочется догнать её. Особенно, когда различаю, как рука взмывает вверх и небрежно касается лица. Смахивает слёзы.

Но нет силы, способной сдвинуть меня с места. Даже пустота, развернувшаяся внутри, от лукавого. Я знаю это.

Невозможно любить причину всех своих бед и горестей. Причину всех потерь. Просто невозможно. И я не люблю её. Не люблю.

Заставляю себя отпрянуть от калитки и скрыться в доме. Сметаю женские вещи в коробки, пока обессиленно не опускаюсь на пол прямо посреди спальни.

Вот и всё. Я снова остался один.

1. Она

Меня зовут Слава,  тихо шепчу я мужчине.

Или только так думаю. Бородач внимательно вглядывается в моё лицо и спрашивает снова:

 Как тебя зовут?

Его голос вызывает вибрацию во всём теле, и боль вспыхивает пуще прежнего.

 Сла-ва,  двумя отрывистыми выдохами произношу я, и реальность ускользает.

Окружающий мир теряет краски, погружаясь во мрак. Усталость и боль окончательно побеждают, и сознание предаёт меня, вверяя в полную власть огромному бородатому незнакомцу.

Где-то на подкорках мозга мигает красная лампочка: сейчас не время! Но сил сопротивляться темноте больше нет.

И я надеюсь, что не совершаю свою самую последнюю ошибку, оставаясь без сознания рядом с этим мужчиной, который выглядит гораздо более устрашающе, чем недавние мародёры.

***

Я никогда не знала своих родителей. С самых моих первых воспоминаний в моей жизни был только дедушка. Мы жили в умирающей деревеньке на севере, численность населения которой из года в год всё ближе стремилась к нулю. Молодые жители спешно покидали свои дома, устремляясь в более крупные сёла и города. Очень быстро я осталась единственным ребёнком на шесть жилых дворов опустевшей деревни.

Здесь не было ни школы, ни поликлиники. Даже транспортного сообщения не было. Примерно раз в три недели прилетал вертолёт с провизией, предметами жизненной необходимости и фельдшером, который осматривал стариков.

Именно она, полная женщина с недовольным лицом, поведала мне, восьмилетней девочке, что где-то за пределами непроходимого леса, болот, рек и степи есть жизнь, так отличающаяся от нашей. Там много детей, школа, магазины. И я дала себе слово, что уговорю дедулю уехать из опостылевшей пустой деревни.

 Ох, Славка,  недовольно протянул дед, стоило мне только поднять эту тему.  Мала ты ещё, как устроена жизнь, совсем не знаешь. Чтобы купить дом, нужны деньги. А таких денег у нас нет.

 Но можно же продать этот дом,  пролепетала я.  И купить там, в посёлке, ближе к городу.

Дедушка рассмеялся, мягко потрепав мою лохматую макушку:

 За наш дом, Славка, не выручишь и копейки!

На том все обсуждения лучшей жизни и переезда были закрыты.

Так я и росла единственным ребёнком в деревне. Под присмотром деда и других стариков-земляков. В часы, когда дедушка ходил на охоту или рыбалку, я вела нехитрое хозяйство, выполняла домашние задания по арифметике и письму, которые задавал дед, читала по тридцать страниц в день и делала зарядку. А всё остальное время я мастерила из палок и тряпья кукол и придумывала для них лучшую жизнь в большом городе.

***

К моим семнадцати годам дедушка стал слаб на ноги и мне пришлось овладеть премудростями рыбной ловли. Неподалёку от деревни протекала речушка, и два-три раза в неделю, вне зависимости от погодных условий, я ходила туда с самодельными снастями.

В деревне нас осталось трое. Я, дедушка и наша соседка, бабушка Тома. Вертолёт с провизией давно уже не прилетал, лишь изредка в деревню захаживали егеря да спасатели.

Я никогда не говорила дедушке, но втайне частенько рассматривала старый атлас и запоминала маршрут. Я не была наивной. Знала, что однажды придёт время, и я останусь последним жителем этой богом забытой деревни. Но я не останусь в ней жить.

Читая романы, как, думаю, и все девушки моих лет, я мечтала встретить свою любовь. Лишённая всех радостей детства и юности, в вечном уходе за стариками, которым я не умела отказать, я мечтала однажды вырваться в тот большой мир и найти в нём своё место.

В один из таких дней, после удачной рыбалки, я наварила ухи, отлила полбанки супа и пошла к соседке. А домой принесла плохую весть: бабушка Тома покинула нас.

Тут же кинулась в здание старого телеграфа. Там сохранился единственный на всю некогда богатую промысловую деревню вид связи с большим миром древняя радиостанция с рацией. Раза четыре в год дедушка ловил волну воинской части, расположенной неподалёку. Так мы и узнавали новости. Так мы и напоминали о себе.

Я пыталась найти нужную частоту несколько часов, но ответом мне была одна тишина.

Мы с дедушкой остались совсем одни. Никому не нужные. Во всём мире не было человека, кто пришёл бы на помощь, случись какая беда.

***

Прошло два года. Каждое утро дед напутствовал меня на случай своей кончины. Стояла середина осени, и он верил, что едва ли дотянет до зимы.

Но случилось непредвиденное. Полуденную тишину разрезал резкий тарахтящий звук моторов. Я выбежала из дому и увидела три странные небольшие машины без верха. Их крупные широкие колёса с лёгкостью преодолевали грязь и другие препятствия. Машины остановились у первого дома на нашей улице. Разномастные мужчины спустились на землю и закурили, шумно переговариваясь.

Выглядывая из-под навеса покосившегося от старости сарая, я прислушивалась к разговорам иноземцев. И эти разговоры мне не нравились.

 Берём всё: монеты, побрякушки, столовые приборы, документы, разный раритетный скарб,  сказал один из них.  Прочешем сначала все уцелевшие дома, следом пройдёмся с металлоискателями по ним же, после переключимся на руины. А в конце посетим кладбище.

Мужчины звонко рассмеялись, словно услышали хорошую шутку. Но ничего смешного я не видела. Зачем им посещать могилы неизвестных людей?

Насвистывая на разные лады, мужчины разделились на две группы и разошлись в разные дома. И начался невообразимый кошмар.

Грохот, звон битых стёкол, отборная матерщина, крики, ор перемежались с частыми глухими ударами моего сердца. Страх сковывал тело онемением, но я заставила себя вернуться в дом.

 Что там, Славка?  прокряхтел дед.

 Там какие-то люди. Мужчины. Их шестеро. По крайней мере, стольких я видела. Возможно, приедут ещё.  выпалила я, хватая вещи, не глядя и засовывая их в старый армейский рюкзак.  Нам нужно идти, дедушка. Я боюсь, что они хотят ограбить нашу деревню.

Дед приподнялся на локтях и с жаром зашептал:

 Слава, я не смогу уйти, ты же понимаешь?

 Не говори глупостей,  отрезала я.  Ты уйдёшь со мной. Пойдём лесом, до большой реки. И вдоль неё до моря. А там ты же знаешь, дедушка, там и моряки есть и посёлок при маяке. Там нам помогут. И мы доберёмся до города.