Да, о просьбе скажу, но
Ксанф прошел мимо меня и, сев на постель, уточнил:
Что «но»?
Трудно объяснить. Всё кажется таким нереальным.
Почему?
Я не ответил, я не знал, что сказать. Мои сомнения не хотели становиться словами, имелся лишь эмоциональный рисунок. Возможно, прав тот, кто сказал, что слова изреченные, уже есть ложь, то есть слово убивает внутренний мир человека, а если и не убивает, то делает его плоским. Что есть произнесенные слова? Это вибрация воздуха, которая для нашего уха и мозга имеет смысл и логику. Даже если слова каким-то образом представляют бессмыслицу, как руины разрушенного здания, то машинально мы пытаемся увидеть в этих руинах очертания смыслов. Слова, бросаемые человеком в мир, подобны его тени. Все знают, настоящий человек не тождественен своей тени. Тень не он. Я вспомнил о пещере Платона.
А вы знаете название этой планеты? спросил вдруг Ксанф. Планеты, на которой мы сейчас находимся?
Ответ был очевиден, но я промолчал, справедливо предполагая, что собеседник готовит меня к открытию.
Это планета Фаэтон.
Что?
Фа-э-тон.
Но
Что вы слышали о Фаэтоне?
Вроде бы он погиб в результате столкновения с другим небесным телом, а астероидное кольцо между Марсом и Юпитером и есть останки Фаэтона.
Масса астероидного кольца составляет пять процентов от массы Луны. Погибла не планета, а ее малый спутник-астероид.
Звезда Кормчих и есть тот спутник, догадался я, но тут же возразил: но мы-то на Фаэтоне, как вы утверждаете, ведь спутник цел.
В том мире Фаэтон материально преобразился и перешел в чистый мир, а физическое тело спутника, потеряв опору, рассыпалось в безвоздушном пространстве, а здесь, как вы понимаете, и есть чистый мир. Здесь цел Фаэтон и его спутник звезда Кормчих.
Фаэтон, задумчиво произнес я. Что за название? Оно греческое?
Нет. Это искаженное от двух слов: «фараон» и «Эхнатон».
Причем здесь он?
Космическая катастрофа, случившаяся между Марсом и Юпитером, произошла задолго до того, как на Земле возникли первые государства: Атлантида и Лемурия. Потом возникло Египетское царство. Эхнатон после смерти был взят в чистый мир. Ему дали второй шанс построить новую религию. Трудно объяснить весь узел ключевых событий приведших фараона-реформатора на Фаэтон. Если говорить языком канцелярии, то его назначали хранителем планеты.
Я ничего ответил Ксанфу, не мог возразить, но понял, почему он не помнит своего прошлого. Он настолько погружен в собственный вымысел, что прошлое ему ненужно.
Я покинул собеседника. Когда шел по палубе, навстречу попался врач. Был порыв спросить его мнение о душевном здоровье спасенного человека, но что-то удержало меня.
Я рассказал капитану о своей беседе с Ксанфом. Капитан, прищурившись, неодобрительно покачал головой и произнес неопределенно:
Посмотрим, посмотрим.
Лодка Ксанфа, я забыл упомянуть об этом, хранилась на «Пилигриме». Мы надеялись найти в ней хоть какие-то вещи спасенного человека и признаки принадлежности к судну, ведь лодка походила на шлюпку, но кроме пары весел в ней ничего не лежало. Казалось, лодка возникла из ниоткуда, как морской мираж.
Странное чувство овладело мной, его трудно объяснить до конца. Будто выловил запечатанную бутылку, внутри которой находился бумажный сверток. Открыв бутылку и достав сверток, я с удивлением не обнаружил послания. Бумага чиста, но надписей не стерло время, их никогда не было.
Ксанф, когда очнулся, спрашивал о лодке. Он просил ее сохранить. Он собирался отплыть на ней на Эфо.
Прошла пара дней, мы благополучно преодолели путь до места, где должен быть остров, и он там оказался вопреки всем навигациям. Команда ясно видела его. Жаль, что никого не отпустили с Ксанфом исследовать сушу, так как это заняло бы много времени, ибо «Пилигрим» должен прибыть в порт не позднее определенного срока.
Торговый контракт связывал руки капитану, и он сказал по этому поводу, провожая взглядом удаляющуюся лодку:
Выполним контракт, заинтересую какого-нибудь негоцианта этим открытием. Мы обязательно окажемся на этом острове.
2
Капитан долго смотрел в морское пространство перед собой. Растворилась в береговой линии Эфо лодка с Ксанфом. «Пилигрим» начал удаляться. Капитан занял свой пост у штурвала. Не знаю, возможно, его беспокоил этот странный случай, но меня, по крайней мере, еще долго занимал он, и я невольно бросал взгляд за борт, пока не опустилась ночь. Небо было усеяно звездами, а где-то в моем воображении, или ином мире, спал я в гостиной, затем просыпался и заходил в опустевшую комнату.
Ксенофонт исчез. Его никто не видел, не видели, как он ушел. Я, еще не прогнав остатки сна, рассеяно слушал Якова, пытаясь удостовериться, что сейчас перед глазами мир яви, а не вымысла. Из головы не шел сон о морском путешествии к острову Эфо. Мысли о нем, сливаясь с речью слуги, мешали сосредоточиться.
Только вещи остались, закончил Яков.
Повтори.
Дорожная сума.
Я вспомнил матерчатый мешок и громоздкий прямоугольный предмет, очертания которого проступали сквозь ткань.
Я прошел в кабинет. Суму обнаружил Яков, когда растапливал камин. Мешок так и лежал у кресла нетронутым. Ослабив веревки, я обнаружил внутри книгу, и это не удивило. Странным оказалось иное: кроме книги в дорожной суме ничего не было. Не представляю, какие вещи должен брать с собой странник, но казалось очевидным: ложка, короткий нож, ржаная коврига или сухари.
В задумчивости я положил книгу на стол, не зная где у нее начало и конец. На твердых обложках малахитового цвета не имелось надписей, на корешке тоже. Книга была объемной и тяжелой, настоящий фолиант. Его неудобно держать не то что в одной руке, даже в двух, когда он раскрыт. Для такой книги нужен пюпитр, правда, читать в ней нечего. На листах из плотной бумаги были рисунки, напоминающие травяные узоры только отчасти. У меня создалось впечатление, что кто-то накосил травы, разорвал ее на мелкие кусочки, присыпал ими страницы и прижал стеклом так трава отпечаталась и засохла в фолианте подобно гербарию. Но, безусловно, это была не трава, а хаотичные узоры, нанесенные краской, в которых малахитовый цвет чередовался с черными линиями и пятнами.
Листая страницы, попытался уловить закономерности в странных узорах, найти два одинаковых рисунка, однако потерпел неудачу. Не существовало двух абсолютно одинаковых узора. Будто природа, не терпящая пустоты и повторов, создала фолиант.
Я вспомнил о Барагуеве. Он был библиологом-любителем и коллекционировал редкие и странные издания. О некоторых он мог поведать историю, как и когда они попали к нему. Имелись экземпляры с богатым прошлым, но самые загадочные книги, словно затерянные острова как белые пятна на морских картах казались бесполезными и ненужными, потому как ключ к их пониманию Барагуев не смог подобрать.
Что означает твое «бесполезны»? спросил он, когда я высказал мнение о безымянных книгах. Какую пользу ты желаешь получить от книг? Думаю, слово «польза» к книгам не применима. Книги либо есть, либо их нет, а польза Это как с образованием. Есть реальные училища, в которых обучают в основном практическим знаниям, их ты сможешь применить сразу. Знания эти немедленно приносят пользу. Но зачем инженеру-строителю знать генеалогию греческих богов, кто кому родственен и в какой степени родства находится? Зачем инженеру-строителю читать «Илиаду» и «Одиссею» Гомера не в упрощенном переложении на русском языке, а на древнегреческом? Мы имеем дело с разными родами знаний. Одни знания приносят пользу и жалование, но не развивают человека, другие развивают, но не приносят ни пользы, ни денег. Посему мои книги это то, что развивает и будет развивать людей, но сами книги лично для меня убыточны. За некоторые редкие экземпляры я заплатил немало.