Два поцелуя. И ветер. В лицо. И смех, и слёзы, и… (18+) - Дресвянкин Александр Владимирович

Два поцелуя. И ветер. В лицо.

И смех, и слёзы, и (18+)

Александр Владимирович Дресвянкин

© Александр Владимирович Дресвянкин, 2024

ISBN 978-5-0062-2114-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

MUTEнамские виражи

1. SORRY, SANDRA

Не помню, забыл, в какой это произошло день. Сидел на палубе, прислонившись спиной к барбету артустановки. Грел босые ноги об приятно-тёплую обшивку, и зажмурившись, подставлял лицо горячей тропической голубизне.

Звуки аврала выдернули из сладкой полудрёмы. Не открывая глаз, наслаждаюсь последними секундами покоя. Голос дежурного по низам «Мамонта», усиленный динамиками  «Принять корабль с правого борта!»,  и загудевшие от сапог трапы и палубы окончательно возвращают к действительности и поднимают на ноги.

Хорошо  никуда бежать не надо, уже на баке  здесь моё место по швартовому расписанию. Жилет,  да ну его на фиг, чай не крейсер принимаем, да и без него парилка.

Ромка боцман с Каримычем, надев жилеты и рукавицы, пялятся в сторону бонового створа. На внутренний рейд из-за бонов, влетает СКР из нашего дивизиона. В дыму дизельной отработки, под вой в холостую пожирающих топливо турбин, с ходу швартуется к нам вторым бортом.

Патрулировали подходы к порту. Из прибрежной полосы джунглей обстрелял кто-то. И попал то  всего один снаряд, разорвался на рубке. Изрешетил крыло мостика и находившегося там сигнальщика. Никто больше не пострадал, только парень  в клочья.

Смотрю на суету с носилками, перемазанное кровью железо. Бледный старшина бэ-че раз, что-то беззвучно кричит в микрофон; натягиваем с Ромкой леера на трапе.

Все, как ошарашенные, на рвоту не тянет, просто, как ударило. И всё. Омертвело внутри и вокруг.

Он первый. От него от первого отвернулась удача.

Может он был тихий парнишка, ходил себе в школу, бегал на танцы; а может, был мечтатель, поджидал принцессу, чтобы при лунном свете танцевать с ней; может ни о чём таком не думал, просто жил. А теперь умер, искромсан вдребезги, стал никчемной кучкой плоти.

Смотрю в голубизну липкого неба. Ветер мягко шелестит в антеннах, он приятно пахнет весной.

В чём-то ему, пожалуй, повезло  всего один миг агонии, и не мучиться много лет. Он и вскрикнуть, наверное, не успел

Отрываю побелевший палец от курка, захлебнувшегося пустотой магазина автомата. Посечённый свинцом бамбук за рисовыми чеками не колышется. «Угомонились, слиняли». Сползаю на дно окопа и с наслаждением откидываюсь спиной к стенке. Феликс надвигает каску на лоб, дёргает затвором и встаёт к брустверу,  его очередь наблюдать. Устраивается поудобней, и не оборачиваясь, продолжает прерванный несколько минут назад рассказ.

 Сандру я тоже так выбирал. А фули? От этих соплюшек  первочек одни сопли, да и обревётся вся пока доберёшься до последней резинки, а то и к прокурору с матушкой побегут. Нет, Санёк. На кой хрен мне, скажи, все эти порожняки? Хоть они все и лебяжьего покроя, но уж лучше я буду есть торт со всеми, чем дерьмо один. Видел бы ты мою кисулю! Как кошечка спинку выгнет и подставляется, дразнит. По спинке гладишь, а она аж мурлычет от удовольствия и сама к тебе подв 

Зуммер вызова оборвал его. Голос штабного редика в наушнике:

Сокол, я гнездо, как слышите? Приём.

Справа долбанул короткой очередью мамонтовский ручник.

 Мамонтвою!!!  ору не вставая.

 Нормалёк, показалось  отзывается балагур «Мамонт». Слышу клацанье затворной рамы.

 Все в аут! Наблюдать!  деру глотку на своих пацанов, но уже без всякой злости.

 Гнездо, я Сокол, на приёме.

 Обстановка?  эт уже дежурный, Серега, торпедист из Ленинграда.

 Мошкара покусывает, отбрёхиваемся.

 Повнимательней там к вечеру, и не забудь оптику со своего гиперболоида закрыть, солнце с их стороны.

 Не учи отца!

 Смена, как стемнеет, рандэву каждый час, не усните, кроты.

 Пошел ты, хорёк!

Достаю пачку индийских дерьмовых сигарет, на ощуп выдёргиваю «недобитый» бычок с «маришкой», прикурив, затягиваюсь и закрываю глаза.

Феликс продолжает свою вечную тему. Немного завидую его опыту в женском вопросе, потому никогда и не перебиваю. Пусть треплется, лишь бы не уснул.

Из головы не идёт тот  первый, ушедший. Один ушёл, второй, миллион уйдёт, а то и миллиард, пока война кончится. Средств  предостаточно. Если какой-нибудь задвинутый спец. «сшурупит», как их употребить одновременно, других войн уже не будет. Никогда.

Бессмысленное отчаяние поедает изнутри, вгоняя в печаль и ступор.

Закончилась бы война скорей в этом месяце или в следующем тогда бы появилась надежда, чем скорей, тем больше надежды.

Сижу, не открывая глаз, слушаю предвечерних цикад, перебиваемых, изредка, короткими очередями. Пытаюсь представить свой собственный путь в мире, который будет «после»; интересно, будет ли для меня какое-то «после»? неизвестно. Пожить бы ещё немножко, подучиться, поумнеть, пожить в этом мире и, может чуток помочь воедино связать его, хотя бы внутри, в себе. Наверно и тот  первый, тоже ничего больше не хотел.

Сквозь веки вглядываюсь в небо, прошу «госпожу Удачу» быть рядышком, прошу очистить взор и прояснить разум.

И надеюсь. И страшусь. Страх всегда рядом.

И ещё есть любовь к этому миру, после того как увидел его изнанку, и понял его добро, правду и глубокое обаяние

Над головой бъёт «калаш» Феликса, с ним гулко перекликается ручник боцмана на левом фланге.

«Господи! Когда это всё закончится»? Тошнит, жрать охота, надоело всё, обрыдло

Уже непереставая, захлёбываясь пороховыми газами, яростью и страхом, слева и справа лупит вся траншея.

 Санёк, «косари» очухались  бросает через плечо Феликс, меняя магазин.

Подскакиваю к своему гнезду, сдёргиваю брезентуху с ветками и припадаю к окуляру прицела. По всему полю от бамбуковых зарослей рассыпаны тёмные фигурки. Прыгают с кочки на кочку, припадают в грязной жиже, стреляют, бегут пригибаясь. Но, вот  прижатые огнём залегли, замерли, готовясь к новому броску. Пока стихла стрельба, прочищаю горло глотком чая из фляжки и кричу всем:

 Ближе ста не подпускать, бошки не высовывать, все на одиночный и выцеливать! Мамонт! Сашко!  как зайцы поскачут  отсекай от рощи, лежачих не трогай!

В далёких кустах за полем, вспышка и облачко дыма отметили гранатомётчика. На мгновение опередил разорвавшуюся в районе левого пулемётного окопа гранату правый пулемёт,  и рвёт, кромсает не растаявшее ещё облачко дыма.

Хватаю автомат, спаренный магазин; на тревожный-вопросительный взгляд Феликса, киваю в сторону:

 Ромку гляну, не спи тут.

Бегу, пригибаясь по ходу мимо пацанов, матерю сумку с крестом, бьющую по ноге. Сквозь грохот не могу уловить привычный стук. «Левый молчит»!

Неприятный холодок поднимается из груди к горлу

Боцман, стоя на коленках посреди окопа, трясёт головой и трёт глаза; голова и лицо, как у индейца  перемазаны грязью вперемежку с кровью.

 Рома?!!

 Пять баллов, старшой, песочком с гальками сыпануло, в бруствер гребануло. Дай водицы зенки продрать.

Отстёгиваю фляжку,  чай, лей весь, скоро смена.

В углу окопа растерянный минёр беззвучно разивает рот. Кладу руку на плечо  живой, Женёк?  Уже спокойней, кивает головой и хлопает глазами, протягивая руку к автомату.

 Каску надень. Работай. Одиночными.

 Ром?

 Иди на «мостик», «шкафут» в норме

Тщательно выцеливаю в перекрестье шевелящиеся в грязи бугорки. Выискиваю погоны и нашивки. Хоть и по уши в грязи, но упорно, метр за метром, продолжают ползти, подгоняемые офицерами.

Погон в грязи, не разберёшь. «Ага  в руке пистолет,  он»! Что-то кричит. Каска, плечо, переносица  мягко нажимаю спуск. Плотный сильный толчок; выстрела не слышу. Ищу следующего. На того не гляжу, знаю, в отличии от «калаша», такой ствол не оставляет шансов, им.

стреляю, заряжаю, что-то кричу, снова стреляю, и вдруг  замираю, боясь глянуть влево. Не слышно Феликса. Долго. Противный липкий страх парализует тело. Уже зная, что это может означать, мотнул головой. И в тот же миг правую щёку, шею и ухо обжигает сноп горячих искр,  пуля, летевшая мне в глаз, вдребезги разбивает пластмассовый кожух и бленду окуляра.