Какое? спросил король, снова потягиваясь на кровати.
Письмо Бриенна.
Прочтите, маркиз.
Ваше величество простите некоторые лёгкие рассуждения моего друга касательно английского короля?
Посмотрим, если они покажутся забавными. Во всяком случае, читай.
И Барада начал.
«Не малое было затруднение, чтобы решить, кому долженствовала предстоять честь приветствовать, его британское величество; ибо мы знали, что посланники должны говорить по-латыни и что он мало обращает на них внимания, если они не с длинными бородами. Между тем, мы оба не слишком учёны, и не слишком бородаты. После зрелого обсуждения слово осталось за мною, так как Эффиа признал, что у меня на подбородке больше признаков возмужалости и в голове больше воспоминаний классицизма.
Надобно заметить, что английский государь менее склонен к политике, нежели к ученым спорам; он ловится на фразы своих любимцев и ослепляет их риторическими фигурами, что является причиною ложных взглядов его на дела, которые обсуждает он с помощью, силлогизмов и индукций, как профессор коллегии»
Друг ваш, однако же, не жалеет дерзостей относительно короля, моего брата, перебил Людовик, приподняв немного голову, впрочем, нужды нет, продолжайте.
Слушаю, ваше величество. «Странно, что в ответ на мою речь, Яков I дал нашему знаменитому государю, Людовику XIII, титул короля Французского и Наваррского, вопреки английским грамотам, в которых, его христианнейшее величество именуется королем французом, на том основании, что если народы признают этого государя и ему повинуются, то территория французская принадлежит англичанам.»
Да! воскликнул король, вскочив: Пусть попробуют овладеть этою территориею! Клянусь султаном моего отца я приму их по-свойски!
Вы изволите видеть, государь, что король Яков сам отказался в пользу вашего величества от неприличия безумных притязаний.
Если рассудить, то подобное самохвальство может не прийтись к по вкусу французскому королю с пылким сердцем. Оканчивайте письмо.
«За обедом, который дал нам король, его величество, встав перед десертом, налил свой золотой кубок вином и сказал: «Я пью за здоровье французского короля и за вечный союз дворов Сен-Джеймского и Луврского.» Потом он послал кубок королевскому принцу чрез первого министра герцога Бэкингема, который подал чашу, преклонив колено. После этого он поднёс её мне, а от меня она перешла к Эффиа».
Этот тон приличнее, сказал Людовик XIII, вставая. Теперь я надеюсь, что с помощью брака сестры моей Генриэтты с принцем Уэльским я буду в состоянии с Божьей помощью наказать гугенотов моего королевства, не встречая препятствий со стороны англичанина. А теперь поедем, поохотиться в Венсен.
С этими словами Людовик снял со стены лёгкий карабин, для которого сам выковал огниво и потом украсил драгоценною инкрустациею. Он вышел из оружейного кабинета, последуемый маркизом Барада, и скоро во всех частях дворца paздавались звуки рога.
Помимо томления и мрачного расположения духа Людовика XIII, в нём иногда замечались проблески нравственной отваги, искры величия и, может быть, обычная апатия этого государя скорее происходила от его физической организации нежели от несовершенства характера. Достойный наследник Генриха IV в этом отношении, Людовик любил военную славу. Будучи еще молодым, он смело встречал опасности войны, с которою был уже довольно знаком. Ему нравились все телесные упражнения, и он исполнял их искусно и грациозно; но охота была любимою его страстью. Такая явная приверженность к столь утомительному развлечению доказывает обыкновенно сильный и пылкий темперамент, но здесь этот признак оказывается обманчивым. К женщинам Людовик XIII чувствовал какое-то отвращение; их самые соблазнительные прелести внушали ему как бы род ужаса. При их приближении натура его не только молчала, но даже возмущалась. Вот причина той целомудренной репутации, которую приписывали царедворцы этому государю; вот причина дикой суровости его нрава и ненависти его ко всякому роду дебошам и дебоширам. Сюда же относится и бесплодие Анны Австрийской после десятилетнего супружества, и печальное оставление этой государыни.
Вследствие довольно неудачной организации, не чувствуя никакого глyбокого ощущения, он предавался только поверхностным. Когда время не позволяло охотиться, он запирался с своим провожатым, забавляясь ребячеством, предаваясь какому нибудь механическому занятию, рисованию, музыке. Искусство сочинения также было не чуждо его величеству, и в этом роде произведений, естественно драматизм выливался из его души, склонной к печали. В двадцать лет он положил на музыку похоронную обедню, которую велел исполнить в своей часовне.
Таков в Людовик XIII, человек; рассматриваемый с точки зрения социального элемента; взглянем же теперь на него как на монарха. Ни один из его предшественников не был так ревнив к своей власти, ни один из них, может быть, лучше не знал её объёма; но леность, апатия и неспособность воли мешали ему пользоваться ею. Досадуя на иго Ришельё, Людовик чувствовал, сколько громадный талант этого министра придавал славы его государству и сколько обрушивал стыда на его собственную особу; он не мог не питать к нему ненависти и вместе удивиения. Королевский исповедник отец Госсен определил в нескольких словах его политический характер: «Он не говорит всего, что думает, он не знает всего, чего хочет, он не хочет всего, что может». Действительно под внушением естественных мыслей, ум его колебался неопределенно, также, как и воля, и к несчастью, и тот, и другая, будучи одинаково не склонны к злу, как и к добру, сделались непоколебимы в том направлении, какое им дали.
Глава II. 1626
Люксембург. Путешествие по старому Парижу. Кардинал Ришельё. Аббат тогдашнего времени. Герцогиня Шеврёз. Спальня герцогини. Соперничество интриг. Одежда шута. Мистификация.
По совершеннолетии Людовика XIII, Мария Медичи велела выстроить в Сен-Жерменском предместье Люксембургский дворец[2], сад которого и образовался из части территории картезианцев. Монахи эти увеличили с другой стороны свои владения, включив в свою ограду забытую римскую дорогу возле улицы Анфер, и замена была выгодна для их монастыря. Люксембург, построенный по плану фантастического дворца Лотти, сначала нравился итальянскому вкусу, королевы-матери. Этот купол, поднятый высоко смелым талантом, эти величественные в своем изяществе павильоны, эти галереи, эта аллегорическая живопись широкой кисти, ярких красок, оживляющая плафоны, эти неуловимые арабески всё должно было поработить воображение флорентийки, воспитанной на прекрасных образцах. И Мария удалилась в свой новый дворец.
Кардинал Ришельё, в то время простой люсонский епископ и супер-интендант экс-регентши поселился в малом Люксембурге, который он велел построить рядом с большим.
Из Лувра во дворец королевы-матери ведет дорога; еще недостроенная, и все-таки спасибо и за это, ибо перейти через старый Париж путешествие почти опасное. Извилистые, узкие улицы, грязные, заваленные нечистотами, перерезанные вонючими лужами, вот внутренность этой столицы в 1625 году. По временам вы встретите нисколько пышных зданий. Улицы не мощены, а если и мощены, то с одной стороны, или только местами. Вечером лужи и сточные трубы вровень с землею представляют пропасти, куда попадает прохожий гражданин, если он не запасся фонарем, или если этот фонарь потушили шутя толпы пажей и слуг, которые выбежали на поиски приключений. Избегнув шалостей этих ночных гуляк, не попав куда-нибудь в яму, каких множество полиция оставляет на публичных сообщепиях, вы ещё не можете быть уверены, что дойдете до дому здоровы и невредимы. По всем направлениям караулят множество срезателей кошельков стоят вдоль стен и ловко отрезают кошельки, носимые мужчинами и женщинами у пояса; в то время как и специальные артисты срывали плащи с прохожих; но возвратимся в Люксембург.