Что ж, можно. Наум Куприяныч, прикажи подать нам водочки, выпьем на радостях.
Распили бутылочку, другую и третью, а потом дело дошло и до четвёртой, но всё-таки этим не унялись: староста начал приглашать компанию к себе в гости, но, за исключением урядника, все отказались от такой чести. Староста, простившись с Чуркиным, подошёл к приказчику и сказал ему:
Не сердись на меня, молодчик, за дочку мою; опоздал ты, а то быть бы ей твоей невестой.
Что ж делать! А сердиться мне на тебя не за что, твоя воля.
На свадьбу приезжай, дружком будешь.
Благодарствую.
Старик с урядником вышли и, пошатываясь, побрели по деревне; навстречу им попался сват-кузнец и увлёк их к себе.
День клонился к вечеру; приказчик сидел с Чуркиным в его светлице, разговаривал с ним о своей возлюбленной и, как было заметно, порядком ему надоел.
Наум Куприяныч, а что ежели она будет упираться выйти за меня, поможешь ты мне увезти её?
Как тебе сказать? обнадёживать не могу, а постараюсь.
Не откажи, сам услужу.
Чем же такое?
Сейчас тебя награжу, если хочешь. Возьми три радужных[1] в задаток, опосля ещё пять дам, вынимая из кармана сюртука бумажник, сказал молодой паренёк.
Изволь; если так, я твой слуга.
Не говори только об этом уряднику, пусть это между нами останется.
О таких делах не рассказывают, а в тайне держат, принимая от приказчика радужные купюры, сказал разбойник.
Ну, значит, теперь по рукам?
Конечно, доставлю я её тебе, живую или мёртвую.
Зачем мёртвую! Бог с тобой, ты меня пугаешь, отступив два шага назад, сказал влюблённый.
Это так, к слову говорится.
Ну, как же ты это сделаешь?
Смотря по обстоятельствам, как придётся.
Хорошо, я тебе верю. А теперь не пора ли мне повидаться с нею?
Надо маленько подождать: слышишь, девки ещё на улице песни поют. Вот разойдутся по домам, тогда и ступай, а то, пожалуй, все дело испортишь.
Резонно говоришь, подожду, сказал приказчик и пошёл с разбойником из светлицы в избу.
А я думала, что ты уж на свидание отправился, сказала Ирина Ефимовна приказчику.
Наум Куприяныч не советует, говорит, ещё рано, девки на улице гуляют, отвечал тот.
Они тебе не помеха, пусть гуляют.
У бабы волос длинен, а ум короток, проворчал разбойник.
* * *
Когда стемнело, улица опустела: красные девицы разбрелись по своим хатам. Из ворот дома Чуркина вышли два человека; это были приказчик и каторжник Осип. Первый из них огляделся на все стороны и сказал:
Кажись, никого не видно!
Кому теперь быть, да и погодка начинает погуливать, видишь, какой ветер поднимается.
Ну, так я пойду, ворота не запирай, я скоро возвращусь.
На чаек бы с тебя нужно!
Дам, за мной, брат, не пропадёт, только увидать бы её.
Авось, увидишь, заключил каторжник, провожая приказчика глазами, и подумал: «Здоров, собачий сын: от моего кистеня жив остался».
Тихо пробирался приказчик около избушек, наполовину занесённых снегом. Вот он поравнялся с домом старосты и намеревался перейти улицу, как вдруг за углом послышались чьи-то голоса, он притаился и стал вслушиваться в разговор, но никак не мог уловить его, благодаря сильному ветру. Два человека выделились из-за угла строения и пошли через дорогу к дому старосты.
Глава 68
Приказчик, смотря на удалявшихся от него двух субъектов, долго раздумывал о том, кто были эти люди, но голос урядника, долетевший до него по ветру, разрешил ему загадку; он понял тогда, что кроме деревенского старосты с ним быть некому; но откуда они шли, для него оставалось неизвестным. Он никак не мог предположить, что они были в гостях у кузнеца. Горя нетерпением видеться с своей возлюбленной, приказчик всё-таки не тронулся с места, пока неизвестные не добрались до дома и не вошли на двор. Оглянувшись по сторонам, молодой паренёк зашагал через дорогу к дому старосты, притаился за углом его и поминутно выглядывал из-за него, наблюдая за появлением Степаниды. «Ну, если она обманет, да не выйдет, как сказала, думал он, несчастный человек я буду, потому невмоготу мне станет перенести несбывшиеся надежды на свидание с нею». А ветер выл, срывая с крыш кое где оголившуюся от снегу солому, и тёмная, непроглядная, как могила, ночь, висела над деревней.
* * *
В это время Чуркин с Осипом, освободившись от гостей, беседовали между собою в светлице, при тусклом свете сальной свечи. Разбойник сидел на своей кровати, сколоченной кое-как из досок, а Осип приснастился на скамейке и покуривал свою коротенькую трубочку. Речь их шла об уехавшем в Тагильский завод помощнике исправника.
Кажись, он и хлопотун, но нет у него нюха, сказал Василий Васильевич после некоторого размышления.
Это ты про кого говоришь? спросил каторжник.
Да вот про помощника исправника все думаю; наш богородский исправник, Семён Иванович, потолковее его будет, не так бы повёл розыски.
А как же, атаман?
За обыски бы прямо принялся, да за расспросы, кто и когда выезжал из деревни, да зачем? Замучил бы этим. А то что он? Приехал в деревню, спросил два слова, напился чаю, выспался, да и дальше поехал! Тот бы всю ночь, мало две, три ходил бы по деревне, да выглядывал.
Ну, не хвали, тебя он всё-таки взять не мог.
Нет, братец, он так за мной следил, что два раза чуть-чуть я ему не влетел, из-под носу у него ускользнул: раз меня братишка спас, а в другой брат Степан за меня в болоте поплатился.
А всё-таки тебя не поймал?
Если бы и изловил, то никак не живого, а мертвого. Живым в руки я бы ему не дался, а раз всё равно пропадать, пустил бы прежде ему пулю в лоб, а потом и себе, если бы сдаваться мужикам пришлось, вот что! сказал разбойник и снова предался раздумьям.
Оно так. Вот и я однажды в такую засаду попал: становой с тремя сотскими в избе меня подкараулил, мужичок один меня выдал, да взять-то меня не пришлось. Только это он схватил меня за шиворот, я выпустил из рукава рубашки кистень, да как свистну его по башке-то, он тут и присел; мужики увидали, как брызнула из его темени кровь, и наутёк, а я за ними, да в лес, ну, и поминай, как меня звали.
Иуда-то жив остался.
Это какой такой?
Тот, который тебя выдал?
Как бы не так! Целый год его караулил; попался это он мне ночью на дороге, с базара ехал, я его и успокоил на веки, с тех пор другие меня никогда и не трогали.
Молодец, люблю за это. Так и я с подобными сыщиками поступал, много на тот свет отправил, они и боялись, а без острастки с ними нельзя, за грош продадут нашего брата.
Как, атаман, думаешь на счёт свадьбы-то?
Что тут думать-то? Три радужных взял пока, а там поглядим.
С приказчика, что ли?
А то с кого же? не с кузнеца, вестимо.
Когда же он тебе соблаговолил?
Да вот вечерком сегодня я от него их получил. «Поможешь, говорит, увезти девку, ещё пять таких же дам». Даст и больше, такую махину подведу. А Степаниды всё-таки ему не видать: жаль, девка хороша.
Не ему, так все равно кузнецову сыну достанется.
Ну, ещё посмотрим. И у тебя губа, небось, не дура, сам от такого кусочка не откажешься, сказал разбойник и стал ходить по светлице.
Эх, атаман, ты все шутишь! заметил ему Осип, выбивая об пол пепел из трубочки, и поглядел на своего атамана.
Тот продолжал сновать из угла в угол небольшой комнатки; лицо его было серьёзно, грудь колыхалась, глаза сверкали огнём. Осип давно уже не видал его таким свирепым и после непродолжительной паузы сказал:
Да ты за что же на меня сердишься?
На тебя за что сердиться? А мне досадно, что по моему не выходит. Ты знаешь ли, что я сам люблю Степаниду? ударяя рукою себя в грудь, проговорил Чуркин.
Вон оно что, а я почём знал? Если любишь, дело другое. А Ирина Ефимовна разве противна стала тебе? Она баба, кажись, первый сорт.
Молчи ты, не досаждай мне.
В сенях послышались чьи-то шаги; Осип вышел и увидал возвращавшегося приказчика, который спросил у каторжника:
Где Наум Куприяныч?
У себе в светлице.
Приказчик направился к разбойнику, а Осип пошёл на двор поглядеть лошадку. Чуркин встретил приказчика, уперев руки в боки, и сказал ему: