Какая трагедия, Нури! сказала Парвин. Назия была моей подругой детства. Помнишь, как мы ставили палатку под пальмами в вашем старом доме в ЖСКПТ[5]? Назия вышвырнула из нее нас обеих и объявила себя королевой палатки. Она сделала паузу, чтобы отпить вина из бокала.
Тень улыбки промелькнула по лицу Наурин и так же стремительно исчезла.
А потом проворачивала то же самое в более сознательном возрасте, Парвин пихнула Наурин локтем и визгливо хихикнула. Воровала наших мужчин без зазрения совести.
Наших мужчин?.. потрясенно переспросила Наурин.
Едва договорив, Парвин тут же захотела взять свои слова обратно. Надо было прикусить язык, а не делать таких безответственных замечаний об Асфанде. В конце концов, их с Назией интрижка была не более чем похабной сплетней, которую друзья и соседи мусолили в своих гостиных.
Не налегай на вино, Пино прошептала Наурин ей на ухо. Пожалей Сабин хоть немного. Что она подумает? У бедняжки только что умерла мать. Самое малое, что ты можешь сделать, это проявить уважение.
Не волнуйся, ответила Парвин, забыв о чувстве вины. Она прекрасно знает, какой была ее мать. И сама в состоянии о себе позаботиться так ведь, Сабин?
Наурин передернуло. Как Пино может быть такой бестактной?
Будто желая сбежать от испытующего взгляда Парвин, Сабин вскочила на ноги и пошагала к двери.
Можно я пойду наверх? спросила она, оборачиваясь к тете. Мамина комната там же, где и была?
Наурин кивнула, пораженная, что племянница спросила разрешения пройти куда-то в доме, где выросла.
Тут ничего не изменилось с тех пор, как ты уехала, дитя мое, сказала она с материнской теплотой. Иди ты в нашем доме не чужая.
Наурин подождала, пока стихнет звук шагов Сабин, а затем снова обернулась к Парвин и пристыдила ее:
Ты выжила из ума, Пино? на ее лице читалась угроза. Зачем ты так упорно лепишь из матери бедной девочки чертову злодейку?
Потому что она ею была, раздался голос от входа в салон.
Наурин резко обернулась к двери.
Злодейка. Бросила нас, сказала Долли. Слезы струились по ее щекам тонкими ручейками.
Фарид стоял за плечом всхлипывающей жены, краснея от стыда за ее внезапный всплеск эмоций и мысленно сетуя на ее неприкрытую сентиментальность. Почему бы ей не быть более сдержанной и собранной?
Здравствуй, Долли, милая, Наурин поднялась с дивана, чтобы заключить гостью в утешительные объятия. Мы вас ждали. Как ты, Фарид?
Потихоньку, ответил тот. Руки он держал на поясе. Мои соболезнования по поводу Назии. Как она умерла?
Во сне.
Лучшей смерти не придумаешь, заметила Парвин, отпивая очередной глоток. И как еще отдать дань ее памяти, если не вечеринкой. От джаназы у меня всегда все внутри съеживается. Кому нужны эти жуткие ритуалы? Пока люди льют слезы над мертвыми, они упускают краски жизни. Смерть лучше чествовать, а не увязать в ней, как в трясине. Хайна?
Вижу, ты времени зря не теряла, Пино, уже поддала! засмеялся Фарид.
Долли вытерла глаза платком и слабо улыбнулась. «Фарид, кажется, покорно плывет по течению, подумал она. Будем надеяться, так продолжится и дальше».
Скоро подадут чай, сообщила Наурин. Но Пино сказала, что для чая слишком жарко, и попросила бокал вина.
В такую жару мне без красного нельзя! хихикнула Парвин.
Нахмурившись, Наурин проигнорировала эту реплику и жестом пригласила гостей садиться.
Отвергнутая хозяйкой, Парвин сосредоточила все свое внимание на складках сари Долли, задумавшись: «Не слишком ли она разодета для подобного мероприятия?»
Где твой муж, Наурин? спросила Долли.
Кажется, проверяет генератор. В Карачи снова начались превентивные отключения электричества: в такую жару все включают кондиционеры. Не хотелось бы, чтобы мы остались без света посреди прощальной вечеринки Назии.
Тяжко скорбеть летом, подала голос Парвин, пренебрежительно помахивая в воздухе ладонью. Вайзе, Долли, отличный наряд. Очень яркий.
Наурин аж передернуло от злости. Долли неловко сложила руки на груди, защищаясь от пристального, изучающего взгляда Парвин, скользящего по ее одежде.
Я собиралась надеть фиолетовый костюм от «Элан» вздохнула Парвин. Но не захотела оскорблять память Назии, явившись на вечер ее памяти в экстравагантном наряде.
Устыдившись, Долли опустила голову, неловко перебирая в пальцах серебряный браслет. Высокомерная реплика Парвин обжигала ей грудь, но она не стала отвечать грубостью на грубость. «Я здесь ради Назии», сказала она себе. Сегодня эти четыре слова были успокоением для ее тревожных мыслей.
Тебе очень идет, ободряюще улыбнулась Наурин, похлопывая Долли по коленке.
Чья была идея устроить прощальную вечеринку вместо поминок? спросил Фарид. Это же просто гениально. Небось кучу денег сэкономили.
Не говори так, Фарид, отозвалась Долли, ужаснувшись бестактности мужа, тем более после того, что они обсудили в машине.
Наурин одарила гостей бесстрастным взглядом и громко, натужно вздохнула, чтобы показать свое недовольство. Самодовольство Фарида раздражало, но этикет мешал ей его отчитать.
Я считаю, вы правильно поступили, эхом прокатился по салону голос Парвин. Люди нынче ужасно много тратят на поминки. И в итоге всё выходит такое обезличенное. Даже горевать в открытую нельзя. Она замолчала и, запрокинув голову, залпом допила вино, уронив несколько красных капель на подбородок. Госпожа Садик, моя соседка, несколько недель назад была на похоронах своего коллеги, продолжила она, небрежно вытирая губы кулаком. Двадцать девять лет проработали вместе в банке, стали хорошими друзьями. Но бедная госпожа Садик даже не могла плакать на его похоронах. Боялась, что его жена может заподозрить что-то дурное. Да и муж госпожи Садик, весьма ревнивый тип, настоял на том, чтобы прийти вместе с ней. Представьте, что бы подумал он, если бы его жена стала оплакивать смерть другого мужчины!
Наурин грубо расхохоталась, дослушав историю. Что-то в дилемме госпожи Садик заставило ее растерять сдержанность и утонченные манеры. Будь они сейчас на обычных поминках, подобное поведение сочли бы неподобающим, неуважительным по отношению к усопшей. Но дело обстояло иначе. Своей необычной просьбой Назия освободила ее от оков похоронного этикета, социально одобряемого способа горевать. Впервые в жизни младшая сестра восхитилась великодушием старшей: умерев, та подарила ближним свободу. Теперь Наурин могла быть самой собой. Или кем угодно. Кем пожелает.
Ты пишешь что-то новое? спросила Долли у Парвин, давая Наурин возможность прийти в себя после неожиданного приступа хохота.
Я Да, запинаясь, произнесла Парвин. Но работа еще в процессе. Не знаю, куда эта история меня приведет. Пока просто пишу.
«Хватает же наглости, пьяно подумала она. Прекрасно ведь знает, что я ничего не писала с тех пор, как меня выгнали из ее издательства».
Чудесно, улыбнулась Долли. Просто надеюсь, что ты больше не пишешь тех жутких синдхских сказок. Лучше бы писала, как Назия. Ее книги живые, глубокие и смешные. Я просто влюбилась в ее предыдущий роман «Холодная война» про неврозы высшего общества Карачи. Она, как никто, умела прописывать реалистичных персонажей, Долли обернулась к Фариду и постучала пальцем по его колену: Ты знал, что Назия прислала мне рукопись в прошлом месяце? Такой прекрасный роман. Опубликую его в следующем году.
Фарид в ответ осклабился, обличая бродящее в нем раздражение.
Парвин поставила свой бокал на подставку, лежащую на деревянном столе. Как может Долли сравнивать ее изысканные творения с посредственными сочинениями Назии? Парвин писала современные адаптации синдхского фольклора, а работы Назии были нафаршированы историями людей, живших на «правильной стороне» Клифтонского моста. Просто невозможно сравнивать сказки Парвин и бульварные романчики Назии. Парвин была убеждена, что она куда более талантливая писательница, несмотря на то, что ей не удалось заслужить такую же любовь и признание, как Назии.