Я как порок восстал и виждю.
Язык мой грешный, где ты, где ты?
* * *
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Снова мои братья дождевые
Вышли на дорогу подышать.
В их подзорные, раздвижные
Лёгкие весь майский купол сжат.
Чем рассвет забиты виноградом
Поры их жилищ. Чем белый день
Каждый первый кажется мне братом
Каждому второму из людей.
Путь на электричку. Что мне в малых
Сих? Куда важнее без тебя
Лето, что набрякло, словно манна,
И вот-вот прорвёт купель тепла
Но: не также ль, выйдя на дорогу,
Выверяю прямоту угла,
Чтоб стрела, вернув себя истоку,
Точка в точку поразить нашла?..
Потому, целуя, ни настолько
Вот не жмурюсь, что, живя в упор,
Сам двоякодышащий, а то и
Боле по числу открытых пор.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Вывожу я на прогулку разом
Полную симметрию свою:
Две ноги, руки две и два глаза,
Две ноздри, два лёгких все в строю.
Иногда отдельно вывожу я
Лёгкие на воздух подышать:
Руки-ноги (тут я интригую)
Дома остаются полежать.
А бывает: подниму я ногу,
Только собираясь погулять,
Лёгкие выходят на дорогу
Даже без меня пощеголять.
Там уж кучи братьев их любезных,
Правых, левых, собрались на сход.
Купол майский солнечный небесный
Лёгкие весь взяли в оборот.
Ноги в руки, и вдогонку пулей,
Выверяя прямоту угла.
Дело было летом, да, в июле,
Потому вокруг купель тепла.
То ль за лёгкими лечу без слуха,
То ль за электричкой, как стрела.
Вспоминаю только, что два уха
Не водил с утра под купола.
И стрела моя, вернув к истоку
Тело симметричное моё,
Унесёт со столбовой дороги
Руки-ноги в тесное жильё.
Как двоякодышащий (две ноздри),
Я без лёгких не могу прожить.
Тело в порах: где врачи? медсёстры?
Не дождётесь! Рано хоронить!
* * *
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Такие есть слова, чье внутреннее чудо
обходится без букв, лепящихся извне,
которым, дальних тел кровиночку почуя,
бы смыслом подарить, присяжным новизне:
Маслинные глаза, расплеснутое утро
А сами-то глаза?.. а сумерек бульон?..
Но свет, что льет и льет в запахнутую юрту,
он остается в ней как шахматы её.
Нет, я мягчу cлова и тенью налитые,
и зноем; что темны, как плод, а налегке!
Уколешься таким, лимона или дыни
потянешь черенок и перышко в руке.
В них видишь свой итог и в них зерно лечёбы
находишь всякий раз, когда, как воск, течёт
окрестная листва Слова такие пчёлы.
И кожа. И земля. И дерево. И мёд.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Послушаешь иных изыскана словесность:
ласкает ухо мат и слово-паразит.
Любезностью ответишь честно на любезность
кулак твой глаз и нос мгновенно поразит.
Под глазом синячок, кровиночка из носа.
Маслинные глаза, расплюснутый рассвет.
В совхозе я сейчас? Иль на полях колхоза?
Или степной народ из юрты шлёт привет?
С тех пор мягчу Слова, держусь теперь канона,
а чудо для меня как можно меньше слов,
где нет ни пчёл, ни игл, ни кислого лимона.
В молчании таится золото веков.
Зажму перо в руке. К чему теперь слова?
(И кожа. И земля. И дерево. И мёд).
Все с детства знают их, на ноги встав едва.
Но не могу молчать, и речь моя течёт.
* * *
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Ода симметрии. Из книги «Офорты Орфея»
Помнишь, я маятник пел, постигал?..
Время струиться и время треножиться.
К этим матрёшкам, картам, стихам
ты уже, кажется, не относишься.
Тайные счетоводы земли
волос исчислили, голос измерили.
Из дирижаблевых недр извлекли
корень симметрии.
Мир равновесием сбит, укреплён,
словно плотина бобровым цветением.
Руки и ноги, как стержни времён,
равно от солнечного сплетения
удалены; и в количестве двух
трон лицезрения, дёрн лицемерия.
Эта строфа, её буква и дух
имя симметрии.
Что ж, и твой берег (прости и спаси!),
беличье, самочье в хвое и цинне,
власть бурых крапин в царстве росы
тоже на попечение Цифре?..
Поздно. В мой разочарованный Сад
вышло бесформенное, бессмертное
небо отверстое тысячью крат
эхо симметрии.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Гимн всему
Помнишь? Тебе всё казалось, я ел
Маятник (мол, всё жевал да жевал).
Я между тем этот маятник пел
Иль подпевал ему мир постигал.
Корень ли это в лексеме «симметрия»
(Чтобы морфемным разбором утешиться)
Корня ль симметрия в тригонометрии
Сущность не всякому глазу прорежется.
Буквы, слова всё теперь неземное.
Строфами, цифрами в дупель упиться.
Но закулисье потом мировое
Эхом симметрий не даст насладиться.
То дирижабль прилетит, то из недр
Вырвется бобр, плотиной побитый.
То руки-ноги порубят, как кедры,
То вдруг появится мастер маститый.
Тот, кто по тронам и дёрнам искусник,
Пишущий код на раз-два виртуозник.
Цифра рулит всем пророкам союзник.
Для виртуозника нужен колхозник.
Вот он, баланс, вот симметрия в жизни.
Если есть Сад, то и саду есть место.
Карты, стихи и матрёшки сюрпризны.
Небо и космос и тут палимпсесты.
* * *
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Два утешения
Гори, моя листва. Бежи в тупик, строка.
Тебе, увы, не всё едино, чья рука.
Терпи, совсем не боль. И лучшая финаль:
Когда опять пуста, когда чиста скрижаль.
Ведь на худой конец сколь ни были темны
Вот этот тёмный лес, вот эту Книгу мы
В таком порядке честь сумеем и хранить,
Какой запечатлён на уголках страниц.
Ведь цифра нас ведёт логических загад
Верней, чем эхолот. Смиренней, чем талант.
И нет у этих тел иных, чем эти, душ.
А ты всю жизнь был тем, к чему всю жизнь идёшь.
ВЛАДИМИР БУЕВ
О счастье
Как было б хорошо, когда бы поутру
Пришла на ум строка, вдруг вылившись в строфу!
Но вот скрижал пустой (истории анналь).
Чем резче боль, тем чище и светлей печаль.
Страницам тёмных книг потребно отдавать
Заслуженную честь. Прелестниц убеждать
И офицеров все страницы книг прочесть
(Страниц пусть даже по порядку там не счесть).
Уж если цифири́ть, то и нумеровать.
Ведь смысл в тебе такой, какой сумел впитать.
Проснулся поутру строка легла в строфу.
Скрижал, анналь, финаль рядком стоят в шкафу.
* * *
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
но эта сложность вдруг наверное
становится благоволением
к такому существу в ком энное
оказывается последнее
к такому свету чьё создание
любому языку обратное
как мы меняем состояние
из птичьего в листообразное
ВЛАДИМИР БУЕВ
святая простота в конечности
знак бесконечность просветление
порывы оказаться в вечности
похвальны как пустое рвение
перевернуть в парадоксальное
летать и ползать всё единое
метаморфозы то нормальное
из соколиного в ужиное.
* * *
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Цвета. Рыжий. Из книги «Офорты Орфея»
Мне нужно выговориться вот что.
По направленью к красному. Осени, октябрю.
Причём, любому в Ташкенте, Болдине, Вокше.
Ведь цвет важней, чем то, что я говорю.
Мне нет пути к пылающим мачтам, крышам
Лиссабона, кошенильной Флоренции, облакам
черепичной Праги и днём не упиться рыжим,
не выжать с волос, не выстлать к твоим ногам.
Но есть (клянусь!) в тебе самой это чудо;
точнее, его предчувство шиповник и склон
в разломах магмы. К примеру, внутри ночуя
у Вяза, не листьями дышишь корой, как и он
сжимался тому лет в детстве. И через кожу
гранатовый мозг сочится (или рассвет?).
Так вот, а теперь зажмурься, сумняся ничтоже
ты это дерево.
Внутри тебя этот цвет.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Кострами развиваясь красными,
пожухлая в осенний октябрь расцвела листва.
Связь цвета с городом аллюзии бессвязные
на первый взгляд. А на второй слова
звучат и пишутся лишь те, что лезут в выси
и к старине Европы, но лишь южной, где есть солнце.
Ну, в крайнем случае срединной (куда по визе).
В Европу прорублю всё равно оконце!
Там столько есть деревьев с цветом красного
(в Европе мне нет другой причины побывать).
Ещё там магма есть: Помпеи безопасные.
Здесь можно полежать и о свободе помечтать.
А, впрочем, Вокша, Москва и Ташкент
и даже Болдино сумеют покраснеть, когда
я лягу там под деревом любым: эксперимент
чтоб ты из древа вытекла цветом, а не вода.
* * *
САНДЖАР ЯНЫШЕВ
Мне бы лёгкости взять для восхода
Не у бабочки и самолёта,
Не в листве выходного дня,
А в твоём основанье, Природа,
В тёмном царстве, где нет огня,
Где ни воздуха, ни меня
Только тут и простор для веры